Ну, и какая же это прелесть – это наше Рождество! Во-первых, оно в моем детском мире празднуется в три этапа. Прежде всего, празднуется елка в школе. Это как раз перед рождественскими каникулами, и как раз выпадает на день православного Николая. Тут тройная радость: во-первых, две недели не надо ходить в школу. Во-вторых, вечером елка, и не какая-нибудь шуточная, а огромная и очень красивая, с подарками. Мы ходим во французскую школу, где, кроме русских эмигрантов, все были очень богатыми. Вечер с программой, у всех выступающих прекрасные костюмы. Но мне запомнилась из всех этих елок только одна. И неудивительно – почему. Наш класс, вернее, наша учительница, мадемуазель Вуше, поставила две сценки. В одной из них должна была выступать и я. Было нас четыре девочки-пастушки и четыре мальчика-пастушка. Только не какие-то там затрепанные пастушки-оборванцы, свинопасы. Как раз наоборот: пастушки-маркизы, в белых напудренных париках, с мушкой на щеке. Как сейчас помню, сколько моя бедная мама суетилась по поводу моего костюма. То, что для других родителей было сущим пустяком: сшить дочке кринолин с фижмами, купить новые лакированные туфельки, одолжить парик, – для нас было огромной проблемой. Несколько раз мы с мамой ездили в город, подыскивая подходящий остаток, чтоб из него и кринолин вышел хороший, и чтобы потом переделать из него платье на Пасху. Запомнила я эту материю, мягкую, с шерстинкой бежевого цвета, с мелкими букетиками роз. Как мама мучилась, прилаживая мне юбку, так, чтоб не особенно попортить материю, чтоб можно было ее легче употребить. Но наконец все было готово. За неимением парика тетя Зина завила мне щипцами волосы, сложила их в пышную прическу и густо посыпала рисовой пудрой. Посох и корзинку я сделала себе сама. В общем, все получилось отлично, и я с волнением и полная ожидания смотрела на себя в зеркало. И вот мальчики-маркизы, в атласных штанах, в рубахах с кружевами, в лакированных туфлях с золотыми пряжками и тоже в париках, сделав широкий реверанс, подали нам руки, и мы вышли на сцену. Нам надо было пропеть три куплета о том, как жила-была пастушка, которая стерегла овец. Но вдруг собралась гроза, барашки разбежались, бедная пастушка испугалась грома, и не знаю, чем бы это все кончилось, если б не появился милый пастушок и не отвел ее за руку в свою хижину. Помню, как, опьяненная славой, красотой своего костюма, мушкой на щеке и освещенная прожекторами, я пела с восторгом, с самозабвением, всю свою детскую душу вкладывая в это пение. И вот когда после аплодисментов мы, наконец, зашли за занавес, меня приветствовала моя учительница мадемуазель Вуше следующими словами: «Мадемуазель Б., ву шантье фо, ком ун кассероль» (вы пели фальшиво, как кастрюля). Весь свет потемнел у меня на глазах. Я была до такой степени несчастной, что трудно себе представить более отчаянное детское горе. Этого событие у меня на всю жизнь отбило охоту выступать в театре. Ни за какие деньги и никогда в жизни меня никто не мог больше заставить выйти на сцену. Так кончилась одна из многих многообещающих артистических карьер.
После этой школьной елки я всегда спешила, не в пример другим детям, домой, потому что к нам должен был прийти Николай. А ходил он к нам не так, как к другим детям. У католиков было принято, чтоб Николай ходил в полном облачении, в митре, с посохом и еще в сопровождении ангела и черта. Наш же домашний Николай был попроще и к тому же шалун. Он никогда не показывался нам на глаза, но норовил всегда из темного угла запустить в нас пригоршнями орехов и конфет. Делал он это исподтишка и всегда по-новому. Иногда он нас подстерегал на пороге и не давал нам даже раздеться, иногда начинал шалопайничать за ужином, так что конфеты и орехи летели прямо в тарелку, иногда будил ночью в постелях. Орехи попадали больно в лоб, закатывались под кровать, под шкафы, мы ползали на четвереньках, стараясь собрать побольше. Главное – надо было собрать побольше, чем сестра. Это был вопрос чести. Боже, я и сейчас помню совершенно точно, какие конфеты приносил нам Николай. В этом отношении он был довольно консервативен: фруктовые, в белых бумажках, с ярко нарисованной ягодой: малина, ежевика, клубника, красная смородина, лимон и самый редкий и потому особенно ценный ананас. Еще были молочные карамельки, которые вытягивали из зубов пломбы. По странному совпадению, как раз такие конфеты продавались у нас внизу в русском кооперативе.
Вторая елка была на чешское Рождество. Было несколько русских семей, которые праздновали Рождество по-католически. Мы их в душе глубоко презирали и называли нехристями, но на елку ходили с удовольствием. И потом уже, только после начала школы, приходило наше, настоящее Рождество. Дома стояла опять все та же предпраздничная суета. Пахло свежими сдобными булками, ванилью, печеньем. Мама делала все ту же малороссийскую колбасу, дядя Саша разводил английскую русскую горчицу. В тяжелой бронзовой ступке толкли миндаль на миндальное молоко. Папа киловой гирей убивал в кухне на столе карпа. Мы с благоговейным ужасом смотрели, как он еще и после смерти по-рыбьи открывает рот и судорожно дергается, пока мама его разрезала на порции. Кутья была рисовая с миндальным молоком. Раньше всего подавалась уха, которую я не очень-то любила, но которую дядя Саша ел с особенным смаком. Потом рыба, всегда с тушеной зеленью, главным образом морковкой, и с противным красным соусом. Никто не любил эту рыбу под красным соусом, но настолько сильна была традиция, что маме бы и в голову не пришло приготовить ее каким-нибудь другим способом. С ужином ждали до первой звезды. Я всегда поднимала тревогу преждевременно. И сестра меня обвиняла во вранье. Но я, клянусь, видела первую звездочку на еще совсем ясном небе. Мне так ее хотелось увидеть, что никто не мог меня разубедить, и я страшно сердилась на сестру, когда она меня во всеуслышанье называла врунишкой. Под самый конец подавалась кутья и узвар, компот из сушеных фруктов. Причем нельзя было пропустить и такого важного момента, как попотчевать Деда Мороза кутьей и узваром: для этого была специальная кукольная мисочка, куда, как для котенка, мама клала ложечку рису, поливала его миндальным молоком и тоже в кукольную рюмочку отливала немного компота. Как самой младшей, моей обязанностью было открыть окошко и выставить все эти яства на подоконник. И при этом надо было постучать три раза по оконному стеклу и сказать: «Дед Мороз, иди кутью есть, да про наших деток не забудь!». Потом только можно было садиться за стол.
Татьяна Бем-Райзер «Украденное счастье»