Лев Павлович Сукачев
Об авторе: родился 3 марта 1895 г. в им. Яблочкино. Из дворян Екатеринославской губ. Закончил Тенишевское училище в Петрограде, Елисаветградское кавалерийское училище (1915). Штабс-ротмистр 5-го уланского полка, начальник команды в 1-м авиационном отряде. В Добровольческой армии; с января 1918 г. в 1-м эскадроне 1-го кавалерийского дивизиона. Участник 1-го Кубанского (“Ледяного”) похода в отряде полковника Гершельмана, затем в 5-м гусарском полку до эвакуации Крыма. Галлиполиец. В эмиграции в Югославии, служил в пограничной страже. В 1924 г. участник Албанского похода, майор албанской армии, командир гвардейского полка. В 1939 —1949 гг. в итальянской армии, с 1947 г. бригадный генерал. С 1949 г. в США. Умер 29 января 1975 г. в Монтерее (США).
Стоял холодный декабрьский день. Я сидел в кафе на Теразии в Белграде и весь ушел в свои невеселые думы… Вспомнил Первый Кубанский поход, вспомнил, как я потом присоединился к формировавшемуся вновь в Добровольческой армии 5-му гусарскому Александрийскому Ее Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полку. В это время большинство моих однополчан по 5-му уланскому Его Величества короля Италии Виктора Эммануила 3-го полку были в Сибири. Из 5-го уланского Литовского полка к Черным Гусарам на Южном фронте, кроме меня, примкнул, уже несколько позже, только ротмистр Руднев. После Галлиполи, в августе 1921 года, вместе со всей кавалерийской дивизией я очутился в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев.
Несколько лет провел я в этой стране: был сначала в пограничной страже на албанской границе у Охридского озера, потом прокладывал шоссе Вальево — Осечна, учился на факультете гражданских инженеров в Белграде и в том же университете топил котлы; был истопником также на шоколадной фабрике Шонда; одно время имел даже свое дело — молочное. Вначале оно шло блестяще: торговал молоком, маслом, котлетами; особенным успехом пользовался “настоящий импортированный французский рокфор”, который получался из старых, прокисших от лежания сырков, приготовляемых в самом же Белграде… Кончилось мое предприятие тем, что пришлось закрыть лавочку, а ключ от нее бросить в уличную сточную трубу…
Пытался я также устроиться при Женской медицинской академии, но, не будучи ни женщиной, ни медиком, вместо докторской должности принял скромный пост садовника. И там удержался недолго. Самое обидное, что моя отставка была вызвана не романтическими похождениями, как предполагали мои приятели, — нет, среди моего начальства не было ни одной хорошенькой докторши: какая мало-мальски интересная женщина в начале нашего века поступала на медицинский факультет вместо того, чтобы просто выйти замуж? Выгнали меня, ученого садовника-агронома, за которого я себя выдавал, по причине моего невежества в моей же профессии… Велели мне пересадить из леса “црный” тополь в парк академии. Я возился с этим предприятием несколько дней, но когда пересаженные деревья разрослись на новом месте, то они оказались не тополями, а обыкновенной калиной… Были еще и другие неудачи… Осенью 1924 года я решил переехать во Францию. Для получения визы прибег к “Технопомощи”, которая, однако, в моем случае оправдала данную ей кличку “Себепомощи”. Я было уже совсем размечтался попасть в Париж и там сделаться шофером такси, как многие мои приятели. Они писали, что лихо разъезжают на красных “рено”, спасших в свое время Париж под Марной, а после войны вернувшихся к своим обязанностям моторизованных извозчиков… Конечно, нелегко зазубрить названия улиц всех 20 аррон-дисманов (тогда их было только 20!), но зато зарабатывать в три раза больше, чем в Белграде — совсем неплохо!..
Сидя в этот памятный для меня день за столиком белградского кафе, я очень огорчался тем, что виза не приходила. Не знал еще тогда, что Судьба мне наконец улыбнулась, задержав меня в Белграде. Правда, эта Судьба, приведшая меня в этот декабрьский день 1924 года на Теразию, хотя действовала и в моем интересе, но пользовалась странными методами. Она устроила так, что с моей визой (как я это узнал много позже) поехал во Францию не я, а кто-то другой из “Технопомощи”… Но конечно, в дальнейшем я не жалел об этой “пропавшей грамоте” или, вернее, “спертой визе”…
Итак, мои мечты о Париже и о шоферском счастье внезапно прервались подошедшим к моему столику полковником Миклашевским. Знал я его еще по Екатеринославской губернии. Его имение было недалеко от нашего. Во время войны он был послан на Румынский фронт, отличился и получил Георгиевский крест. Боевая операция была настолько удачна, что, кроме русских наград, и сербское правительство послало ордена нашим отличившимся воинам. Среди этих орденов было несколько “Андрея Первозванного” и одна “Карагеоргева звезда”. Русские не знали значения сербских отличий, и старшим офицерам достались ордена Андрея Первозванного, а Миклашевскому, как младшему, получившему наш Георгиевский крест, досталась “Карагеоргева звезда”.
Только попав после эвакуации из России в С.Х.С., Миклашевский узнал, что он был награжден высшим сербским орденом. Его моментально приняли в сербскую армию с сохранением чина полковника, в котором он закончил службу в Добровольческой армии.
В Белграде я встречал время от времени Миклашевского, но никогда не видел его в таком радостно возбужденном состоянии, как в этот день. Он объяснил мне, что Ахмет-бей Зогу, который в это время был эмигрантом в С.Х.С., решил свергнуть просоветское правительство православного епископа Фаноли в Албании и для этого идти походом на Тирану. Как это ни звучит странно для 20-х годов XX века, но Зогу лично владел несколькими тысячами матьян (название одного из албанских племен), из которых 300 человек он забрал с собой в С.Х.С. На помощь к ним феодальный князь (которым фактически являлся Ахмет) решил привлечь “белых” русских, справедливо считая бывших участников Добровольческой армии самым подходящим элементом для ведения борьбы против “албанских красных”, все более и более наглеющих под ловким предводительством Краковецкого, главы советской миссии в Тиране.
Сербское правительство, которое тоже начинало опасаться прокоммунистических влияний в соседней стране, охотно согласилось не противиться найму Ахметом русских добровольцев. Однако оно поставило условием, чтобы командовал ими сербский офицер. Им оказался Миклашевский. Зогу предоставил в его распоряжение большую сумму денег в “наполеонах”, то есть золотых французских монетах.
Средневековый колорит начинавшейся, казалось, фантастической (но оказавшейся вполне реальной) эпопеи был выдержан до конца: армия наемников, которой командовал потомок Александра Македонского (за которого выдавал себя Зогу), армия, оплачиваемая золотом (а не “керенками”), должна была привести к власти Ахмет-бея!
Как мне было сразу не заинтересоваться таким делом? Конечно, шоферство в Париже показалось неинтересной мелко-мещанской затеей! Миклашевский торжествующе мне сообщил, что только что встретил двух русских: один из них назвал себя казачьим войсковым старшиной, а другой — полковником; они оба с большим энтузиазмом отнеслись к предложению идти в поход на Албанию и сказали, что они приведут сейчас же 80 казаков. “Войсковой старшина” получил от Миклашевского из золота, данного ему Ахмет-беем, 300 наполеонов и обещал вечером быть на вокзале вместе с этими 80 казаками для отправки в Скоплие. Миклашевский поручил мне сопровождать эту группу. Я прождал на белградской железнодорожной станции всю ночь, но никто не явился… Миклашевский стал жертвой каких-то ловких дельцов, выдавших себя за войскового старшину и полковника. Правда, в утешение они прислали Миклашевскому, по переезде сербской границы, очень любезную открытку, в которой вежливо благодарили за оказанную им финансовую поддержку…
Тогда на следующий день мы с Миклашевским начали на улицах Белграда вербовать русских, к вечеру того же дня в отряде оказалось 108 человек, и мы благополучно проехали в Скоплие.
Оттуда пешком прошли в Дебар, где 16 декабря был окончательно сформирован Русский отряд. Начальником его был назначен полковник Миклашевский, его помощником — полковник Берестовский, начальником штаба, причисленным к Генеральному штабу, — полковник Русинов, командиром батареи — полковник Барбович, начальником пулеметной команды — полковник Улагай. Меня назначили взводным командиром. Всего нас было на офицерских должностях 15 человек, при вооружении, состоявшем из 8 итальянских пулеметов “фиат” и 4 горных бронзовых австрийских орудий, помнивших раннюю молодость императора Франца Иосифа.