Ценностные представления российского общества в начале ХХ века: общеисторический дискурс

Многие мотивы поведения человека, решения пропитаны культурой, в которой он прошел и социализацию и инкультурацию, что и определяет специфику многих процессов в разных сферах общества. «Существует целый пласт неосознаваемых или полуосознаваемых норм и правил поведения, регулируемых базовыми культурными ценностями, которые пропитывают экономические и другие отношения…Наше поведение в огромной степени определяется неписанными кодексами, нормами и условностями»[1].

Культурные ценности — это один из базовых факторов, влияющих на эти процессы. Отсутствие внимания к этим универсальным закономерностям общественного и культурного бытия в школе является ключевым фактором для понимания многих общественных процессов, дублирующих современные проблемы. Исходя из того, что «человек есть, прежде всего, существо творческое, а «личность, вопреки индивиду, — завоевание, выбор, самосозидание, самообладание, которая не окапывается внутри себя, она рискует любить, которая богата своими связями: с плотью мира и человека, с духовным началом, оживляющим ее, с сообществами, в которых она проявляет себя», считаем необходимым заострить внимание на проблеме ценностной динамики российского общества в начале ХХ века.

Наряду с интенсивными поисками духовно-нравственного   осмысления действительности представителями философской и религиозно-философской мысли начала ХХ века, лучшие политически умы эпохи ставили эти же вопросы только в области политической деятельности.

Государственно-преобразовательная политика начала ХХ века в лице императора Николая Второго и премьер-министра П. А. Столыпина осуществлялась в очень сложных социально-исторических реалиях, контекст которых определялся самыми разнообразными и противоречивыми явлениями. Данные фигуры не только в силу высочайшего статуса могут быть названы показательными, органически выросшими из исторического контекста эпохи. «Критические моменты истории нации порождают таких деятелей, которым судьба дает необходимые слова и мысли»[2]. Вторая половина XIX века – начало XX явилась переломным этапом в развитии российского общества, с характерными тектоническими сдвигами на социальном, политическом, экономическом, духовном пространствах. «В конце XIX — начале XX в. Россия часто походила на огромный корабль, плывущий не по воле стоявшей у штурвала команды, а в соответствии со случайными и непредсказуемыми течениями, определявшими и менявшими курс. Был потерян ориентир в будущем, исторические цели, и в результате — мощная иерархическая машина работала часто на холостом ходу».[3]

В рамках данной работы необходимо обратить внимание на два ключевых фактора, которые «сильнее самых сильных личностей[4] определили противоречивую траекторию российской действительности начала ХХ века и оказали влияние на специфику политической деятельности.

Первый фактор — динамизм развития российского общества на рубеже веков, многократно усиливавший ответственность политического деятеля за качество принятых решений. От политической элиты в сложный и опасный период требовались ответственность, инициативность, политическая прозорливость, открытость для общественных дискуссий, идеологическое и духовное единство. Противоречия были вызваны процессами модернизации, которые сами по себе не вызывали сомнений, но опережали психологические и конъюнктурные возможности людей в России. Второй фактор определяется окончательным смещением векторов ценностных представлений российского общества   с почвеннических позиций в сторону европеизации. Модернизационные процессы, сопровождавшие социально-экономическое развитие Российской Империи конца ХIХ начала ХХ века, неотделимы от персон Императора Александра III и Николая II.

В условиях развития экономики страны в начале ХХ века: крупномасштабного освоения сибирских земель, разработки ресурсных месторождений, развития банковского и финансового институтов экономики, сельскохозяйственной модернизации, учитывая уже существующие темпы роста промышленности, Россия в перспективе обеспечивала себе полную промышленную безопасность. Д.И. Менделеев в своем труде «Заветные мысли» в 1905 году писал «Если с промышленностью русский народ начнет хоть немного богатеть, как он явно богатеет у меня на глазах в Клинском уезде, то он не перестанет плодится и еще умножит прирост…удваиваясь примерно в 40 лет…»[5] .

Динамичность развития промышленного сектора российской экономики начала ХХ века, технологический рывок на основе использования зарубежных и отечественных открытий в сфере крупного производства: металлургической, угледобывающей промышленности, нефтеперерабатывающей, включение в технологический инновационный процесс легкой промышленности, связи, транспорта способствовали резкому приросту городского населения.

Форсирование модернизации экономики и формирование индустриального общества в России заметно опережало оформление гражданского общества. Процесс социализации в городскую среду миллионов людей, не связанных с деревней, патриархальной семьей, традициями и обычаями народа становился одним из деструктивных факторов, определяющих социально-исторический контекст России.

Рабочее сословие, находившееся в стадии формирования, отличалось, с одной стороны, привязанностью к крестьянской среде, с другой стороны, низким техническим и правовом существованием. К 1914 году, несмотря на рост материального уровня и правового обеспечения рабочих (плата в месяц в соответствии с квалификацией профессионального рабочего составляла от 30 до 80 рублей[6], маргинальное положение не способствовало качественной социально-культурной адаптации и определяло уязвимость рабочих в отношении революционной демагогии. Облик российских рабочих формировался ментальными установками, характерными для крестьянства, что нашло отражение в организации революционной пропаганды.

Парадокс российского «экономического чуда» начала ХХ века заключался в том, что само экономическое движение не имело принципиальной значимости для масс населения страны. «Русский народ никогда не был буржуазным, он не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам».[7]

Принято считать, что на протяжении многих столетий уровень и качество жизни в России определяется не столько количественными показателями потребления на душу населения, сколько состоянием самой души человека, его нравственным здоровьем, соответствием самой жизни ее подлинному смыслу и духовно-нравственным ориентирам. «Россия являлась той удивительной страной, где исстари быть бедным не считалось зазорным, где всегда больше ценились честь, доброта, христианское благочестие, преданность долгу, чем любые формы коммерческой деятельности или финансовый успех. Большие деньги не вызывали уважения, и заслужить общественное признание можно было чем угодно, только не личным обогащением. Русское национальное мироощущение (жизнепонимание) формировалось века в русле православной духовно-нравственной традиции и было очень удалено от интересов и нужд расчетливой деловой среды».[8] Модернизация деревни заключалась в неоднозначных последствиях проводимых мероприятий: четкость, логичность, продуманность, последовательность, масштабность реформы, финансовая поддержка (что отличало решение вопроса в предшествующие правления), которая возрастала с каждым годом, столкнулась не только с временными рамками, но и с психологической неготовностью русской деревни к таким кардинальным ломкам. Многовековая цель усилий крестьянина заключалась не в извлечение прибыли, а лишь обретении «плодов земных», необходимых для жизни его и его семьи. Традиции для крестьянина священны. «Характер аграрного труда выработал архетип слитности крестьянина с землей. Земледельческий труд для крестьянина был больше, чем просто процесс материального воспроизводства, он составлял основу его духовной жизни»[9].

Но процесс формирования капиталистической системы хозяйствования, усилившийся после отмены крепостного права, возросшая мобильность крестьянского населения, рост грамотности способствовали разложению традиционной общинной системы.

В начале 80-х гг. XIX века в жизнь села вошло поколение, не знавшее крепостнических порядков. При всей адаптационной возможности сельской общины к условиям процесса модернизации, она все же не могла в полной мере удовлетворить стремление определенной части крестьянства к рационализации своего хозяйства. «Для того, чтобы та или иная новация была принята сельской общиной, требовалось время. Она должна, образно говоря, «пропитаться» этой идеей, поверить в ее хозяйственную целесообразность, убедиться в том, что ее внедрение не увеличит степень производственного риска. После того, как решение миром принято, он употреблял все свое влияние и авторитет для повсеместного и быстрого распространения нововведения на крестьянских наделах».[10]

По мнению П.А. Столыпина, ключевой жизненной позицией крестьянства должна была стать не жалость к «убогим и пьяным», а личная инициативность и ответственность. Ментальная установка русской деревни во многом не успевала за скоростными решениями правительства, определяющих полную личную и хозяйственную свободу в выборе форм и методов организации сельскохозяйственного производства,   базирующихся на принципах личной успешности и получении плодов земных именно от рук своих. Если в основу представлений об агарных преобразованиях Лев Николаевич Толстой закладывал процесс обобществления всей земли, уничтожения права собственности, которое, с его точки зрения, в народе рассматривалось как незаконное, введение единого для всех налога на землю, что, по его мнению, должно было нанести самое сокрушительное поражение революции. Толстой считал чувство собственности низменным, старым и отжившим.[11] Столыпин рассматривал обладание собственностью как прирожденное и неистребимое свойство человеческой природы. В рамках данной дискуссии можно поставить целый ряд вопросов о исторической перспективе и целесообразности реализации обеих моделей развития крестьянского землевладения, учитывая, что именно подход, поддерживаемый Толстым, станет основой аграрной политики советского руководства и будет реализовываться в условиях государственного строительства ХХ века.

Понятие «личная собственность» категорично и не предусматривает иных трактовок: крестьянин или собственник, или не собственник земли, что практически сводит к минимуму   процесс отчуждения земли. «Владение» как временное состояние предусматривает возможность манипуляции и спекуляции данной категорией, и создает условия превращения крестьянина в вечного формального насильственно прикрепленного арендатора государственной земли, что и стало одной из коллизий развития сельского хозяйства.

По мнению Толстого, истинное законное право собственности есть только одно: «право собственности на произведения своего труда»[12].

Столыпин считал, что именно земля есть главный источник «произведения своего труда», который требует колоссальных духовных, материальных вложений. От этого напрямую и зависит его эффективность. Для того, чтобы получать плоды от производственной практики, требовалось «укоренения» крестьянина в свой надел и вложения в него всех возможных ресурсов, эти объяснялась необходимость долгосрочной перспективы владения землей, и фактом неотчуждаемости и принадлежности данного надела.

П.А. Столыпиным ставился вопрос об укреплении «в народном сознании культа труда», «повы­шении трудовой энергии крестьянства», что составляло главное приобретение, сделан­ное за четыре года землеустроительных работ Россией.

Необходимо отметить, что усиление процесса модернизации, который включал крестьян в гражданское правовое пространство, вытеснял из крестьянского обихода народные правовые обычаи. Согласно отчетам земств нечерноземной полосы России крестьяне с конца 90-ых годов XIX века по спорным вопросам предпочитали обращаться в волостные суды, количество рассматриваемых дел по сравнению с 80-ми годами увеличилось на 80 %. [13]

В результате модернизационных процессов происходит изменение в структуре патриархальной семьи через ослабление патриархальных устоев сельского быта, роста крестьянского индивидуализма, процессом численного роста малых семей, которые и стали к началу ХХ века главной формой семейной организации русского крестьянства: 64 % крестьянских семей являлись нуклеарными. [14](Именно этот — период по насыщенноси крестьянских выступлений не уступает предреформенному периоду)

Состояние православных традиций в изучаемый период не оставалось неизменным. Заметное влияние на общественные традиции села оказывали отхожие промыслы. Закономерно, что пагубные последствия этого явления были замечены духовными пастырями. В отчете о состоянии Курской епархии за 1905 г. сообщалось: «Отправляясь в начале весны на заработки вполне религиозными и благомыслящими людьми, многие из крестьян возвращаются оттуда к осени нравственно испорченными и зараженными разными не только антирелигиозными, но и противоправительственными идеями. Духовенство епархии почти единогласно свидетельствует, что побывавшие на заработках заметно охладевают к св. церкви, свободно нарушают уставы ее и христианские обычаи… Благочинный 1-го Дмитровского округа Орловской епархии в 1905 г. утверждал, что «отходники заносят на родину склонность к разгулу, безнравственные песни, желание легкой жизни, недовольство трудовой жизнью по заветам отцов»[15].

Таким образом, социально-культурный контекст российской действительности в аспекте жизни деревни   характеризовался болезненными противоречиями, в том числе, в силу объективных исторических процессов: социальные потрясения начала ХХ в, возросшая мобильность сельского населения, разложение общины, сопровождающееся ее переходом на качественно новый уровень организации крестьянского землепользования (артели, кооперации, которые к 1917 году составило по России от 70% до 80%), усиление индивидуалистических тенденции в деревне, существенно деформировали иерархию привычных ценностей крестьянского мира, но не создавали новых. Для стабилизации было необходимо время (25 лет по П.А. Столыпину).

Второй фактор определяется девальвацией традиционных жизнеутверждающих ориентиров для целых сословий (рабочих, студенчества, духовенства), окончательным смещением векторов ценностных представлений российского общества   с почвеннических позиций в сторону европеизации России в достаточно поверхностном понимании данного процесса. Ключевыми вопросами, которые определяли критерии тех или иных ценностных позиций, стали вопросы об отношении к властной идеологеме (самодержавию), вере (Церкви), общественно-политической перспективе российского общества.

Самодержавная власть в России, которая и являлась фундаментом и несущей конструкцией государственного здания «глубоко в недрах исторической почвы, в последних религиозных глубинах народной души было укреплено корнями — казалось, незыблемо — могучее древо монархии; все остальное, что было в России, — вся правовая, общественная, бытовая и духовная культура произрастала из ее ствола и держалась только им…»[16] представлялась интеллектуальной элитой как политический анахронизм, который препятствует продуктивному движению России. Российские монархи, напротив, рассматривали атрибутику самодержавного правления не через призму общественно-политических доктрин, легализующих их родовые претензии на самодержавное правление, а как духовное посвящение на самый трудный и ответственный для человека путь ношения государственного креста. Именно в контексте крестоношения власти объясняются личные позиции Государя Николая Второго в отношении целого ряда вопросов, аксиомой чего можно считать следующие слова: «…Я имею непоколебимую веру в то, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи в руках Господа, Который поставил меня на то место, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склонюсь перед Его волей в убеждении, что никогда не имел иной мысли, как служить той стране, которую Он мне вручил».[17]

Не будет преувеличением отметить, что вся общественно-политическая жизнь России начала ХХ века определялась идейными и духовными исканиями политической элиты, находящейся в полном мировоззренческом разрыве с Царем, своей религиозной традицией.

Один из известных русских монархистов-традиционалистов Н.Е. Марков, выступая на съезде русских монархистов-эмигрантов в мае 1921 года, заключал «Монархия пала не потому, что слишком сильны были ее враги, а потому что слишком слабы были ее защитники. Падению Монархии предшествовало численное и качественное оскудение монархистов, падение монархического духа, расслабление монархической воли»[18].

Ситуация усугублялась тем, что мировоззренческий разрыв между социальными группами Империи, к началу XX века достиг апогея. Общественные дискуссии XIX века, несмотря на свою остроту и актуальность, не только не смогли оформить перспективный культурно-мировоззренческий вектор, на который можно было бы опираться в государственном строительстве в этот переходный период, но и привели к еще большему разрыву, как среди сословий, так и внутри привилегированных в интеллектуальном и имущественном плане социальных групп.

Именно данная контекстуальная постановка не позволила в полной мере императору Николаю Второму и П.А.Столыпину, несмотря на личную заинтересованность, найти поддержку своей деятельности в среде российской интеллигенции.

«… у Столыпина образовалось глубокое недоверие к русской интеллигенции   и, вместе с тем, понимание той положительной роли, которую она могла бы выполнять в деле государственного строительства».[19]

Ориентированная во всем своем многообразии, от ультрарадикальных до правых сил, на западную модель государственного развития, исключительно самодостаточная в своих претензиях на духовное руководство российским обществом, агрессивно настроенная в отношении существующей государственности, российская интеллигенция определяла духовный и политический климат Империи. «Внутреннее, духовное различие между представителями разных партий и направлений было очень незначительным, ничуть не соответствуя ярости теоретических споров, разгоравшихся между ними. Положительные идеалы и разработанные программы реформ, вообще взгляды на будущее были делом второстепенным,…основная точка устремления лежала не в будущем и его творчестве, а в отрицании прошлого и настоящего» [20]

Среди принципиальных общественно-политических позиций, отстаиваемых интеллигенцией, которые были сформулированы «веховцами», необходимо отметить следующие: отвержение интеллигенцией идеологии, опирающейся в своем основании на творчество и ценности[21]; опора на общественный утилитаризм «…поклонение «народу»- то крестьянству, то пролетариату, — все это остается моральным догматом большей части интеллигенции»[22]; осуществление духовного руководства русской революцией[23]; полный   религиозный индифферентизм[24]; качественная подмена нравственных категории морализмом[25], «нравственные оценки и нравственные мотивы занимают в душе русского интеллигента совершенно исключительное место. Если можно было бы одним словом охарактеризовать умонастроение нашей интеллигенции, нужно было бы назвать его морализмом»[26]; отсутствие абсолютных ценностей (идеалов истины, красоты, Божества) в мировоззренческой системе: «…русский интеллигент не знает никаких, никаких критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые», так как нигилистический морализм есть основная и глубочайшая черта «духовной физиономии» русского интеллигента. Из отрицания объективных ценностей вытекает обожествление субъективных интересов ближнего («народа»), отсюда следует признание, что высшая и единственная задача человека есть служение народу, а отсюда, в свою очередь, следует аскетическая ненависть ко всему, что препятствует или даже только не содействует осуществлению этой задачи»[27].

Как известно, Российская интеллигенция обладала исключительно высоким творческим, научным, интеллектуальным потенциалом, но отсутствие политической, исторической прозорливости не позволяло разобраться в глубинных основах противоречий действительности. Вся вина за негативные стороны, происходящих в России трансформационных процессов, забвение реальных существующих достижений в культурной, социально-экономической, правовой сферах, складывалась на плечи государственной власти, которая рассматривалась как источник всего существующего в России зла. Понимание, что зло есть явление метафизическое, и источник зла находится в самом человеке, придет уже слишком поздно в результате очень кропотливого осмысления глубинных основ русской революции. «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы.»[28].

Духовно-нравственное состояние Российской Империи, несмотря на официальное господство Русской Православной Церкви, было исключительно противоречивым. «Внешними социокультурными причинами духовно-нравственного кризиса русского общества явились: изменение отношения власти и общества к Церкви, снижение уровня духовного образования, падение авторитета Церкви. При внешних благополучных показателях развития государства (экономическое состояние, научно-технических прогресс, политический авторитет, успехи в области культуры и искусства) значительные изменения духовно-нравственного состояния во всех слоях общества (как отдельной личности, так и общества в целом) стали определяющим фактором, внутренней причиной деструктивных изменений в механизме стабильного развития российского государства»[29].

«Революция духа»[30]в России связана с формированием нового религиозного сознания, процесс которого и определял духовную направленность российского общества в начале ХХ века. «Новое религиозное сознание» виделось не в философском или религиозно-философском возрождении, сколько в синкретизме возможных оккультных практик с христианством. Начало ХХ века в духовной жизни России, с одной стороны, характеризуется усиленным вниманием к проблеме богоискательства и организацией философских собраний, кружков, лекториев, с другой стороны, активизацией масонства, теософии, софианства, антропософии, спиритизма и других учений не только не совместимых с православным мировоззрением, но в своей совокупности неумолимо и методично размывающих глубинные основы традиционного русского самосознания. «Новые идейные костюмы для религии и церкви выкраивались богоискателями из самого различного религиозно-философского материала. Но сколь бы ни был широк диапазон поисков усовершенствованных вариантов мистицизма, эти поиски проходили в атмосфере кризиса. К концу первого десятилетия XX в. результатом этого бурно расцветшего кризисного и декадентского религиозно-философского мышления стал в России так называемый духовный ренессанс начала XX в»[31]. Круг вопросов, захвативших умы религиозных философов, был поистине безграничен. «Основные темы и категории «нового религиозного сознания» связывались, во-первых, с различными «позитивными» дуалистическими или плюралистическими началами, подлежащими «синтезу», и философствованием по поводу долженствующего воплощения этого «синтеза»; во-вторых, с проблематикой антагонистических явлений и обсуждением форм их действительного или возможного примирения»[32].

Увлечение творческой интеллигенции, дворянства оккультизмом доходило до самозабвения, подчас нарушающего все существенные этические нормы и правила приличия. «Мы были свидетелями, когда самые выдающиеся представители нашей интеллигенции, пресловутый «мозг страны», устраивали мистерии с музыкой, песнями, плясками и вином, причащались кровью, выпущенной из музыканта-еврея, и посвящали восторженные стихи дьяволу»[33].

Положение Русской Православной Церкви на рубеже ХIХ и ХХ вв., флагмана духовной жизни России на протяжении многих столетий, можно охарактеризовать как кризисное, что проявлялось в невозможности полноценного выполнения Церковью своей функции по формированию духовно-нравственной сферы и мировоззрения личности, неспособностью оказывать достойное противодействие деструктивному влиянию оккультных практик, изменением места и роли Церкви в жизни государства и общества. Введение со второй половины XIX века обязательного для всего населения, исповедующего православие, участия в таинствах во время Великого Поста с занесением в специальную отчетную документацию и представление высшему должностному лицу приводило к кощунственным актам. Бюрократизация миссионерской деятельности среди инородцев и инославных оборачивалась обострением национальных отношений внутри Империи.

В начале ХХ века, несмотря на обширное храмовое и монастырское строительство, наблюдался упадок подвижничества и затухание традиции исихазтской аскезы (из 1565 монастырей духовными центрами к началу XX века, можно считатать Оптину пустынь, Валаамский монастырь, Соловецкий монастырь, Гефсиманский скит Троице-Сергиев монастырь, Саровский монастырь, Глинскую пустынь), стержнем существования которых стало возрождение в конце XVIII века института старчества – уникального феномена русской духовной культуры.

Митрополит Вениамин (Федченков) отмечает «затухание «духовного горения» священнослужителей – «через требоисполнительство» и декларативное исполнение своих пастырских обязанностей[34]. О. Иоанн Кронштадский обращал внимание пастырей на особую «чувствительность» и восприимчивость народа к малейшим проявлениям заботы, сострадания, милосердия к нему. Отец Иоанн заложил эти нравственные категории в основу своего служения, в результате в Андреевском соборе Кронштадта в будни на богослужении присутствовало не менее 5 – 6 тысяч человек абсолютно разнородных по своему социальному составу. При обители на высоком уровне на пожертвования содержались несколько приютов, ремесленных училищ, мастерских, трапезных для бедных.

Аргумент, подтверждающий позитивное влияние, которое могло оказывать духовенство на общество и в начале ХХ века, мы находим и в жизни П.А. Столыпина. В политической практике П.А. Столыпина на посту губернатора Саратовской губернии известен случай: «Во главе церковного управления стоял епископ Гермоген, умевший привлечь бедноту. Народ переполнял собор, не уставая слушать богослужения по три, четыре часа подряд. В зале консерватории выступал выдающийся священник отец Четвериков, на лекции которого стекалось много народа — не только правых партий, но и левых. После одной из таких лекций один из видных социал-революционеров Архангельский сказал князю Кропоткину: — Если бы у вас были все попы, как этот Четвериков, то и нас бы не было[35].

Мировоззренческий дуализм в среде духовенства оказывал влияние и на общество в целом и постепенно подводил к кризисному состоянию внутри духовенства, что способствовало ценностному   расколу, проявившемуся 6 марта 1917 года, когда из зала Священного Синода был вынесен портрет Царя и провозглашено долголетие Временному правительству.[36]Вследствие отмежевания от монархической власти, верховный статус которой   на протяжении столетий поддерживался Церковью в сознании народа определенной ее сакрализацией через формулу Священного Писания о Царе как помазаннике Божием, усилилась политическая и духовная дезориентация народа, в первую очередь крестьянства, что сказалось и на итогах Гражданской войны. Усиление террора и массовых гонений будут способствовать очищению и духовному обновлению Церкви

Кризисные явления также были характерны и для дворянской среды. Дворянство, хотя и продолжало сохранять ведущие позиции в сфере землевладения, постепенно вытеснялось крестьянством, в руках которых сосредоточилось к 1914 году 80% пахотных земель[37]. К началу ХХ века расширилась сфера предпринимательской деятельности дворянства, в тоже время заметная часть дворянства разорилась, пополнила пролетарские и полупролетарские слои. В начале ХХ века выходцы из дворянской среды вошли в состав всех политических партий и организаций: от леворадикальных, либеральных до крайне правых. Серединный путь, так не характерный для российской действительности и российской ментальности, стал определяющим и в реформаторской деятельности Петра Аркадьевича, который рассматривал возможность осуществления дальнейшего государственного строительства России через продолжение культурного и правового диалога с Западом с учетом национальных традиций и тех исторических явлений, которые определяли самобытность русской государственности.

На примере ХХ века мы видим, что «духовная доминанта перебирает встреченные на пути эмпирические факты и явления, включает в собственную жизнь те из них, которые наиболее соответствуют духовному стремлению, жизненному интересу, либо представляют для его реализации единственную историческую возможность».[38]

Считаю необходимым закончить данное исследование следующим ярким тезисом П.А. Столыпина: «…Нужно верить, что Россия не культурогаситель, что Россия сама смело шагает вперед по пути усовершенствования, что Россия не обречена стать лишь питательной почвой для чужих культур и для чужих успехов» или «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия » [39] .

[1] Лебедева Н.М., Татарко А.Н.. Ценности культуры и развитие общества.М.: ГУ ВШЭ, 2007 С.8

[2] Ильин И.А. Путь к очевидности. Хронос. [Электронный ресурс] // Хронос: Всемирная история в Интернете: биографический указатель: URL.: http://www.hrono.ru.

[3] Боханов А.Н. Горинов М.М. История России с древнейших времен до конца XX века [Электронный рескурс] //Электронная библиотека Гумер. URL.: http://www .gumer.info.гл.24.§ 1.

[4] Плеханов Г. Роль личности в истории. [Электронный ресурс] // Скепсис. Стр.333. URL.: http://www scepsis.ru </u

[5] Перевезенцев С.В. Россия — великая судьба. Белый город, 2006. С. .563.

[6] Средняя годовая заработная плата в руб. рабочих различных производств фабрично-заводской промышленности Европейской России в 1910-1913 гг. [Электронный ресурс]/ Свод отчетов фабричных инспекторов за 1910 г., 1911г., 1912 г., 1913г., 1914г., -СПб.,.//URL:http://protown.ru/  

[7] Боханов А.Н. Горинов М.М. История России с древнейших времен до конца XX века [Электронный рескурс] //Электронная библиотека Гумер. История России ХХ век. URL.: http://www .gumer.info.гл.1.§1

[8] Боханов А.Н. Горинов М.М. История России с древнейших времен до конца XX века. История России ХХ век. Гл.1.§1.

[9] Безгин В. Крестьянская повседневность (традиции конца XIX – начала ХХ века) [Электронный ресурс] //Электронная библиотека Гумер. URL.: http://www .gumer.info.С.26.

[10] Безгин В. Крестьянская повседневность (традиции конца XIX – начала ХХ века) С.35 URL.: http://www .gumer.info.

[11] Столыпин П.А. Переписка [Электронный ресурс]/ под общей ред. П.А.Пожигайло М.: РОССПЭН, 2004. URL: http://www.doc20vek.ru/node/1636

[12] Там же. URL: http://www.doc20vek.ru/node/1636

[13] Там же: С.87 URL.: http://www .gumer.info.

[14] Там же: С.134. URL.: http://www .gumer.info.

[15] Там же: С.154. URL.: http://www .gumer.info.

[16] Франк С. Смысл Жизни. [электронный ресурс]//Библиотека Вехи. Стр.4 URL.: http://www.vehi.net.

[17] Николай II в воспоминаниях и свидетельствах . М.:Вече, 2008. С.6.

[18] Боханов А.Н. Российская Империя: образ и смысл. М.: ФИВ. С.549.

[19] Столыпин П.А. Я верю в России. /Составитель: В.Яськов. М.: Эксмо, 2012. С.8

[20] Вехи. [Электронный ресурс]/Электронная библиотека Вехи. 1909. URL:http //www.vehi.

[21] Вехи. [Электронный ресурс]/Электронная библиотека Вехи. 1909. URL:http //www.vehi.net.

[22] Там же. URL: http //www.vehi.net

[23] Там же. URL:http //www.vehi.net

[24] Там же. URL: http //www.vehi.net

[25] Там же..URL: http //www.vehi.net

[26] Там же. URL: http //www.vehi.net

[27] Там же. URL:. http //www.vehi.net

[28] Бердяев Н.А. Размышления о русской революции [Электронный ресурс]// Библиотека «Вехи» 2004. С.38.URL: http //www.vehi.net.

[29] Алексеев А. В. Духовно-нравственное состояние русского общества конца XIX — начала XX веков; историко-конфессиональный (православный) взгляд : диссертация … кандидата исторических наук : 07.00.02 / Алексеев Андрей Владимирович; [Место защиты: Моск. гос. гуманитар. ун-т им. М.А. Шолохова]. — Москва, 2008. — 235 с. С.9

[30] Бердяев Н.А. Духи русской революции   Из глубины. /Сборник статей о русской революции [Электронный ресурс]// Библиотека «Вехи» 2004.URL: http //www.vehi.net

[31] Кувакин В.А.. Религиозная философия в России в начале XX века. //Русский архипелаг. 2011 С.1.
[32] Там же. С.1.

[33] Иванов В.Ф. Православный мир и масонство. Харбин, 1935. С.127.

[34] Митрополит Вениамин (Федченков). О вере, неверии и сомнении. [Электронный ресурс]/Электронная библиотека Золотой корабль. 2011. URL: http:// Golden-Ship

[35] Бок М. П. П. А. Столыпин: воспоминания о моем отце. М.: Современник, 1992. . С 150

[36] Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году/ Сост. М.А. Бабкин.М.: Индрик, 2006. С.23.

[37] Правители России: Биографический словарь/ Под ред. В.В. Богуславского. М.: ОЛМА-ПРЕСС Гранд, 2006. С. 504

[38] Аксючиц В. Хри­сти­ан­ская личность [Электронный ресурс] //Богослов.- 18.01.2011. URL:

ttp://www.bogoslov.ru/text/ 1144159.html .С.18..

[39] Столыпин П.А. Крылатые выражения. / Под общей ред. П.А.Пожигайло. М.: РОССПЭН, 2008. С.74