Ни для кого не секрет, что у любой революции всегда есть и сторонники и противники, победители и проигравшие. Последние, как правило, или оканчивают свою жизнь на плахе, или скрепя зубы поддаются воле победителей, или бегут из своей страны, оказываясь фактически изгнанниками, беженцами, эмигрантами. Это мы видим и на примере Великой Французской революции и всевозможных «цветных» революций последних десятилетий.

Русская революция 1917 года, в свою очередь, породило во многом уникальное историческое явление – Русское Зарубежье. С одной стороны, процесс эмиграции по политическим мотивам и образование национальных диаспор вне родного государства, не такая уж редкость, но говоря о русской пореволюционной эмиграции, мы все же будем вынуждены признать ее беспрецедентность. Об этом нам говорит и ее численный масштаб, и крайне пестрый социальный состав, и политическая, культурная, мировоззренческая многослойность.

Как известно, историю пишут победители. Так и было в советский период. Изгои-эмигранты, если они не покаялись, не признали правоту идей партии и не вернулись на Родину, не могли надеяться на то, что к их интерпретации событий 1917 года кто-то обратится. Их идеи, взгляды, воспоминания о революции не были нужны Советскому государству.

Однако прошло ровно 100 лет и мы уже не можем удовлетворить жажду исторического познания только в рамках марксистко-ленинской концепции о классовой борьбе. Советский строй рухнул и на его месте осталось множество белых пятен. Здесь хотим того или нет, мы вынуждены рассматривать историю как процесс с множеством зрителей и участников, а не только победителей.

Объект исследования. Объектом настоящего исследования является общественно-политическая мысль Русского Зарубежья. Определение объекта исследования обусловлено возможностью открытия новых, не отмеченных ранее настроений предреволюционного российского общества.

Предмет исследования. Предметом исследования данной магистерской диссертации является проблема Русской революции 1917 г. и становления Советской власти в России в оценке представителей Русского Зарубежья. Предмет исследования выбран связи с тем, что рассмотрение Русской революции 1917 г. и установление Советской власти через призму воззрений российской пореволюционной эмиграции позволяет более многосторонне и целостно исследовать причинно-следственные связи событий 20-30 гг. ХХ века, сформировать целостную картину произошедшего в результате революции 1917 г. и определить то, как к этому относилась и воспринимала небольшевистская общественность.

Хронологические рамки и регион исследования. Хронологические рамки исследования охватывают период с 1917 г. до начала Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Нижняя граница исследования обусловлена началом Русской революции и последовавшего за ней процесса эмиграции бывших подданных Российской Империи за рубеж, где собственно и формировалось Русское Зарубежье. Верхняя граница исследования определяется историческим рубежом в мировоззрении российской эмиграции. Начало Великой Отечественной войны подвело в сознании Русского Зарубежья определенный итог и окончательно продемонстрировало его отношение к Советской России-СССР. Кроме того, начало 40-х гг. ХХ века — это период спада деятельности эмигрантов первой волны и началом деятельности молодого поколения эмиграции, лишь косвенно знакомым с положением России накануне революции 1917 г. и первыми шагами Советской власти, что также можно считать определенным рубежом в истории общественно-политической мысли Русского Зарубежья.

Период 1917 г.- 1941 гг. затрагивает время наибольшей активности эмиграции первой волны в политической, общественной, культурно-просветительских и иных областях. В этот период были еще свежи воспоминания о Родине и событиях происходивших в ней в 1917 г., продолжали существовать общественно-политические течения, оформившиеся еще в России в начале ХХ века и принимавшие непосредственное участие в революции и последовавших за ней событиях.

Регион исследования весьма условен в связи с тем, что расселение российских эмигрантов на территории стран-реципиентов происходило весьма неравномерно и охватывало значительную часть Старого и Нового света. Однако, по мнению автора, особое внимание следует уделить эмиграции в странах Западной Европы и, в частности, Германии и Франции, принявших на свою территорию наибольшее количество беженцев из революционной России.

Степень изученности проблемы. Первые работы, касающиеся проблемы пореволюционной эмиграции, появились фактически уже в 20-е гг. ХХ века^[1]. Однако все они представляли собой не многостороннее историческое исследование, а лишь публицистические произведения, отражающие исключительно контрреволюционную сущность эмиграции и необходимость борьбы с ней. Являясь отражением политической и идеологической конъектуры данного периода, эти работы не отличались глубокой аналитической направленностью и объективностью, рассматривая лишь наиболее важные, по мнению их авторов, проблемы.

После значительного перерыва в изучении Русского Зарубежья, охватившего период с 1930-х гг. по конец 1950-х гг. ХХ века, интерес к рассмотрению данной тематики начал возрождаться. Именно с конца 50-х – начала 60-х гг. начали появляться первые, по-настоящему научные труды, принадлежащие профессиональным историкам^[2]. В частности, можно выделить труды таких исследователей как С.А. Федюкин, В.В. Комин, Г.З. Иоффе и т.д. Однако наибольший интерес представляют собой работы Л.К. Шкаренкова «Агония белой эмиграции» и А.Л. Афанасьева «Полынь в чужих краях». В данных исследованиях представлен значительный фактологический материал по проблеме пореволюционной российской эмиграции первой волны, истокам ее формирования и основным общественно-политическим течениям, возникшим в среде Русского Зарубежья.

Однако работы, написанные в этот период (в том числе и исследования Л.К. Шкаренкова и А.Л. Афанасьева), отличаются большой политизированностью, тенденциозностью и идеологической ангажированностью. Рассматривая пореволюционную эмиграцию исключительно как реакционную костную силу, исследователи в большей степени акцентировали внимание на проблеме идейно-политической борьбы, игнорируя при этом вопрос о тенденциях изменения мировоззрения эмиграции первой волны.

Колоссальный прорыв в исследовании общественно-политической мысли Русского Зарубежья и российской эмиграции в целом произошел в начале 1990-х гг., с провозглашением курса на демократизацию российской действительности и идеологического плюрализма. Причем с начала 90-х гг. и по настоящий момент большое внимание уделяется проблеме адаптации российской эмиграции в странах-реципиентах^[3], культурной и научной деятельность эмиграции^[4], а также исследованию отдельных социокультурных и профессиональных групп Русского Зарубежья^[5] и т.д. В тоже время идет переосмысление ранее накопленного опыта исследований в этой области^[6].

Однако уход в изучение отдельных частных проблем не дает ответа на главный вопрос: почему произошла революция и смогла ли эмиграция принять Советскую власть. Следовательно, рассмотрение Русской революции и установления Советской власти в оценке Русского Зарубежья остается актуальным и требует большего внимания.

Цель исследования. Цель данного исследования — проследить развитие отношения российской пореволюционной эмиграции к Русской революции 1917 г. и установлению Советской власти.

Основные задачи исследования.

1. рассмотреть процесс формирования Русского Зарубежья, его социокультурный и политический состав;
2. выявить причины и предпосылки Русской революции 1917 г. в восприятии Русского Зарубежья;
3. определить отношение к Февральской революции различных общественно-политических сил Русского Зарубежья и проанализировать его возможное изменение в ходе революционных событий;
4. выявить причины приход к власти большевиков по мнению эмиграции;
5. определить отношение российской пореволюционной эмиграции к Советской власти и возможности взаимодействия с ней.

Источники исследования. Источниками изучения обозначенной проблемы являются: источники личного происхождения (мемуары, дневники, переписка), периодические издания Русского Зарубежья (газеты, журналы, сборники статей, альманахи), научно-публицистические и популярные труды представителей пореволюционной эмиграции первой волны. Отдельно необходимо выделить советские источники, такие как протоколы заседаний Политбюро ЦК РКП, телеграммы и переписка представителей партийной номенклатуры, отражающие взаимоотношения Русского Зарубежья и Коммунистической партии РСФСР-СССР.

Одним из самых массовых и доступных на данный момент историческим источником является источники личного происхождения, в особенности мемуары^[7]. В рамках данной работы источники личного происхождения представляют собой особую ценность в связи с тем, что именно из отдельных индивидуальных мнений, оценок, представлений складывается общая панорама общественно-политической мысли Русского Зарубежья. Мемуарная литература представляет собой богатый материал, отражающий формирование мировоззрения личности ее автора, описание важных исторических событий, явлений, фактов, характеристику отдельных персоналий и т.д. В первой четверти ХХ века мемуарный жанр приобрел особую популярность, в том числе и в среде Русского Зарубежья. Мемуары писали и политические деятели, и военные, и представители художественной интеллигенции, и русские мыслители и мн. др. Однако необходимо отметить, что мемуары в наименьшей степени можно назвать достоверным источником. Многие важные детали могут быть упущены, не затрагиваются, преувеличиваются или же наоборот преуменьшается роль в историческом процессе конкретных личностей, «обеляется» деятельность непосредственно автора воспоминаний. Так, ярким примером могут служить мемуары политических деятелей Русского Зарубежья – П.Н. Милюкова, В.В. Шульгина, А.Ф. Керенского, пытавшихся снять с себя ответственность за те или иные действия, корректируя или скрывая свои первоначальные взгляды.

Следующий вид источников личного происхождения – дневники^[8] — один из наиболее достоверных, т.к. не был рассчитан на массовую публику и писался непосредственно в период революции и установления Советской власти. Следовательно, объективно можно отметить то, что авторы дневников могли наиболее правдиво описывать свои собственные взгляды на происходящие события. Наибольший интерес представляет при этом дневник П.Н. Милюкова, содержащий большой объем фактологического материала по общественно-политическим взглядам эмиграции, ее дискуссия по вопросам отношения к установившемуся в России Советского коммунистического режима. Не менее ценен для исследования дневник писателя Л.Н. Андреева, в котором автор отражает изменение мировоззрения интеллигенции и ее отношения к революции.

Следующий источник личного происхождения значимый для данного исследования – переписка представителей эмиграции^[9]. Данный вид исторических источников представляет интерес тем, что отражает взгляды личностей, ведущих переписку. Особенно ярко это проявляется в переписке представителя либерального течения Русского Зарубежья В.А. Маклакова и монархиста В.В. Шульгина. В их переписке отражены сразу две концепции, два мнения по поводу дальнейшего будущего России, отношения к Советской власти и т.д.

Еще одним немаловажным источником исследования проблемы оценки Русским Зарубежьем революции 1917 г. и установления Советской власти является периодика. Этот вид источника также как и мемуары эмигрантов – один из самых массовых. Примечательно, что периодические издания Русского Зарубежья отражают различные общественно-политические взгляды и разделяются по интересам читающей аудитории. В рамках данной работы в общем объеме прессы нас, прежде всего, должны интересовать такие периодические издания, как «Возрождение»^[10], «Двуглавый орел»^[11], «Последние новости»^[12], «Новый град»^[13], «Русский колокол»^[14], «Смена вех»^[15], «За Россию»^[16] и т.д. Периодические издания, рассчитанные на массового читателя, в целом отражают интересы отдельных групп эмиграции, составляя при этом общую панораму воззрений Русского Зарубежья.

Также значительный материал по исследуемой проблеме содержится в научно-популярных, аналитических и прочих трудах российских эмигрантов^[17]. Отражая их мнение по ряду вопросов, исследуемого нами периода, они также могут способствовать успешному раскрытию темы исследования. Кроме того, отличительная особенность данного вида исторического источника – осмысленный, наиболее аргументированный характер и стремление проанализировать причинно-следственные связи происходящих событий.

Отдельно стоит назвать советские источники, отражающие взаимоотношения Русского Зарубежья и Советской России. Прежде всего, это касается вопроса появления в среде эмиграции таких движений как сменовеховство и евразийство^[18].

Проанализировав обнаруженные нами источники, можно сделать вывод о возможности полномасштабного рассмотрения поставленной проблемы путем комплексного использования разных видом источников и критического подхода к ним.

Основные методы исследования. При работе над настоящим исследованием были использованы различные методы, позволяющие раскрыть основные поставленные задачи. Среди данных методов можно назвать:

• общенаучные (философские) методы – сравнение, анализ, синтез, метод индукции и дедукции;
• специальные методы исторического исследования – историко-генетический метод, историко-антропологический, историко-типологический и сравнительно-исторический методы.

Так общенаучные методы и историко-генетический метод, основанный на выявлении причинно-следственных связей и закономерностей исторических событий использовался при рассмотрении отношения Русского Зарубежья к установлению Советской власти в России. Историко-типологический и сравнительно-исторический методы позволили выделить различные подходы в отношении к революционным события и последовавшей Гражданской войны в среде Русского Зарубежья, а также рассмотреть процесс социокультурной и политической дифференциации эмиграции первой волны.

В процессе проведения исследования также применялся историко-антропологический метод, суть которого заключается в обращении не к событию, а к представлению и оценке этого события в воззрениях современников.

 

 

ГЛАВА I. РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ КАК ФЕНОМЕН ОТЕЧЕСТВЕННОЙ И ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ

1.1.Формирование Русского Зарубежья: беспрецедентность и историческая закономерность

Формирование российской пореволюционной диаспоры за рубежом представляет колоссальное значение для понимания исторического процесса в самой России. Русское Зарубежье – это широкое понятие, которое долгий период времени было закрыто для исследования. Теперь же перед нами открывается широкий спектр направлений для проведения основательных научных изысканий.

Безусловно, проблема эмиграции и в том числе по политическим мотивам, не является уникальным историческим явлением и скорее представляет собой процесс закономерного взаимодействия оппозиционной общественности и государства. Согласно этимологическому словарю, понятие «эмиграция» (от лат. Emigro – переселяюсь) обозначает «вынужденное или добровольное переселение из своего отечества в другую страну по политическим, экономическим или иным причинам»[19]. Всемирная история знает достаточно много примеров политической эмиграции. Достаточно вспомнить французскую эмиграцию[20], не принявшую завоеваний Великой Французской революции и находящуюся в оппозиции к действующей власти или же обратить внимание на польскую политическую эмиграцию (Великая эмиграция)[21], возникшую в результате поражения национально-освободительного Ноябрьского восстания 1830-1831 гг. в Царстве Польском. В данных случаях сформировавшиеся на территории стран-реципиентов диаспоры имели ярко контрреволюционный или же оппозиционный характер по отношению к сложившемуся в их отечестве политическому режиму и действующей власти.

Тем не менее каждая диаспора представляет собой одновременно и уникальное явление, т.к. является частью того общества, которое ее воспроизвело, сохраняя в своем мировоззрение основные национальные парадигмы, формировавшуюся на протяжении долгого времени национальную психологию и менталитет. Обращаясь к истории формирования российской эмиграции следует также это учитывать.

Сам факт существования российской политической эмиграции, безусловно, процесс, имеющий глубокие исторические корни[22]. Однако, как отмечает Н.Л. Пушкарева, « российская эмиграция стала действительно массовой лишь в 19 веке», вследствие чего процесс формирования российской диаспоры за рубежом можно рассматривать не ранее второй четверти 19 века[23].

Особенностью первых волн политической эмиграции из России (после восстания декабристов в 1825 г., после отмены крепостного права в 1861 г, в период контрреформ 80-х гг. XIX века) был преимущественно «дворянский» социальный состав и лишь позже в него были включены разночинцы, мещане, интеллигенция[24]. Доминантная область расселения этих первых волн эмиграции из России являлась Западная Европа, реже Северная и Южная Америка. Причем, как отмечает Н.Л. Пушкарева, эмиграция в Европу была «эмиграцией холостых»[25], т.е. она изначально воспринималась как краткосрочная, в отличие от переселения за океан. Если обратить внимание на российскую эмиграцию дореволюционного периода можно легко заменить ее «маятниковый» характер, зависящий от политического курса и внутриполитических событий в России.

Русское Зарубежье, берущее начало от Русской революции 1917 года и Гражданской войны не смотря на наличие большого числа исторических прецедентов, ярко выделяется не только из всех предыдущих волн российской эмиграции, но и эмиграционных процессов других стран.

Одной из главных причин его уникальности, безусловно, является масштабность и значимость событий побудивших переселение наших соотечественников за рубеж – Февральская революция, Октябрьский государственный переворот, Гражданская война. Именно они и стали основополагающим мотивом эмиграции. Прекращение существования Российской империи, ее выход из состава великих держав, крах вековых традиций и духовных ценностей, несогласие с политическими действиями новых властей послужили мощным катализатором для формирования русской диаспоры за рубежом.

Не в силах оставаться частью «поруганной» России или же боясь преследований за инакомыслие, бывшие подданные Российской империи открыли путь масштабному «исходу» из России. По разным данным, за первые годы Советской власти из страны выехало от 1,5 до 3 млн. человек[26].

Интересен тот факт, что подавляющее число эмигрантов пореволюционного периода покинули Родину добровольно[27]. Так из общего числа выехавших за границу, только 224 человека были принудительно высланы из страны[28]. Беспрецедентная акция молодого Советского государства, впоследствии получившая говорящее название «Философский пароход» [29] требует от нас особого внимания.

Зачастую данное событие теряется в анналах истории, несмотря на свою уникальность. «Осенью 1922 года почти все правление нашего Союза выслали за границу вместе с группой других профессоров и писателей из Петрограда. Высылка это дело рук Троцкого. За нее высланные должны быть ему благодарны: это дало им возможность дожить свои жизни в условиях свободы и культуры»[30], — писал в своих воспоминаниях писатель Борис Зайцев.

В действительности эта акция по ликвидации «антисоветской» интеллигенции может в той или иной степени рассматриваться как гуманная, не смотря на то, что ряд исследователей говорит об обратном[31]. На волне только что завершенной Гражданской войны, устранения внутренней оппозиции и разгрома эсеров, создания фундаментальной базы для прочной и безоговорочной диктатуры одной партии – партии большевиков, по факту высылка является мягкой и, для некоторых представителей российской интеллигенции, вполне желаемой мерой. Как писал философ Н.А. Бердяев, «мы изгнанники с неведомым будущим, чувствовали себя на свободе. <…> Начиналась новая эпоха жизни <…>. Мы в безопасности <…>»[32].

Об этом же говорил и богослов Сергий Булгаков в своем «константинопольском дневнике» 18 (31) декабря 1922 года: «это дало последний чекан совершившемуся в душе и облегчило до последней возможности неизбежную и – верно – благодетельную экспатриацию. <…> Сейчас во мне по-человечески одно чувство – радости освобождения и благоговейное чувство удивления и благодарности перед милостью Божией»[33].

Безусловно, высылка интеллигенции, имеющей и не скрывающей антипатии к установившемуся в России режиму, имеет свое закономерное обоснование. Прежде всего, это устранение внутренней оппозиции в целях создания общественно-политической безопасности для новой государственной власти. Необходимо признать, что большевики, приняв управление страной в свои руки, учли предреволюционный общественный настрой, созданный активной и деятельной часть русской (российской) интеллигенцией[34]. В эмиграции оказались такие значимые фигуры русской интеллектуальной элиты, как: основатель Религиозно-Философской академии Н.А. Бердяев, философ и богослов С.Н. Булгаков, правовед и религиозный философ И.А. Ильин, основоположник социологии как науки П.А Сорокин и мн. др.

Подготовка к высылке антисоветских групп началась еще весной 1922 года. Из письма В.И. Ленина Ф.Э. Дзержинскому следует, что этой акции предшествовало спланированное и достаточно подробное расследование.

« т. Дзержинский! — пишет В.И. Ленин, — к вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо подготовить это тщательнее. Без подготовки мы наглупим. <…> Обязать членов Политбюро уделять 2-3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочки всех некоммунистических изданий. Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов (Стеклова, Ольминского, Скворцова, Бухарина и т.д.). Собрать систематические сведения о политическом стаже и литературной деятельности профессоров и писателей. Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ»[35].

Впоследствии материалы заседаний Политбюро ЦК РКП также подтверждают, что вопрос о подготовке списков, подлежавших высылке за границу «враждебных верхушек интеллигентских группировок» обсуждался не единожды[36]. Причем процесс подготовки к высылке был открыт для публики и обсуждался на страницах советской периодической печати[37].

Из следственного дела мыслителя и богослова Сергия Булгакова следует, что все подвергаемые высылке должны были быть ознакомлены с документами, оговаривающими ответственность «изгнанника» за пересечение границ РСФСР, а именно расстрел (статья 71 УК РСФСР) [38]. Ряд исследователей отмечают жестокость и унизительность этой меры в сочетании с тем, что взять с собой в путь можно было крайне ограниченное количество личных вещей[39]. Однако стоит признать, что это достаточно благоприятный исход в сложившихся на тот момент условиях.

Основная волна высылаемых была выдворена за пределы РСФСР осенью 1922 года, однако продолжался этот процесс фактически до начала 1923 года. Основные пути за границу пролегали по Балтийскому морю из Петрограда в Берлин и по Черному морю из Севастополя в Константинополь и уже затем в Европу[40]. «Философские пароходы» поистине вобрали в себя цвет российской интеллигенции – профессоров, литераторов, общественных деятелей и деятелей культуры, обогативших в последствии историко-культурное наследие Русского Зарубежья, ставшего всемирным достоянием.

Как уже было сказано ранее, процесс эмиграции в пореволюционный период был, за исключением рассмотренного эпизода, в большей степени добровольным или, вернее сказать, без прямого вмешательства государственных властей. Однако пути добровольной эмиграции также были различны.

Одним из самых массовых источников российских беженцев стали части Белой армии, которая к 1920-1921 гг. потерпела окончательное поражение и была вынуждена эвакуироваться за пределы «враждебного» государства. В многочисленных военных мемуарах это событие достаточно подробно описано и проникнуто чувством неизбежности и трагизма[41].

Эвакуация Белой армии из Одессы, Новороссийска и Крыма осуществлялась во многом при поддержке военно-морского флота Антанты и сопровождалась вплоть до портов Константинополя и далее к островам Мраморного и Эгейского морей[42], а также печально известного для военных полуострова Галлиполи[43], где впоследствии базировался военный лагерь, оставшийся фактически в изоляции и без средств существования.

Одновременно вместе с военными эвакуировались и гражданские лица, подавляющее число которых представляли офицерские семьи. По разным данным общее число беженцев с Юга России только за период с 1919 по 1921 годы составило около 145 693 человек[44]

Другой источник пополнения рядов эмиграции – военнопленные[45]. В лагерях получившей независимость Польши и в Германии сосредоточилось значительное количество военных (от рядовых до офицеров) захваченных в плен еще в сражениях Первой Мировой войны и мало исследованной Советско-польской войны.

Описанная Б. Ланиным жизнь в немецком лагере военнопленных Вюнсдорфе однако, менее печальна, нежели положение эвакуированных Белых армий. «Жизнь в лагере, по единодушным отзывам, сносная, — отмечал Б. Ланин, — немецкие власти заботятся о хорошем питании пленных. Пища выдается в достаточном количестве. По сходным ценам пленным продается обувь и платье. Каждый интернированный получает жалование в размере от 4 до 6 марок в день в зависимости от военного чина. <…> Каждый интернированный до 9 часов вечера имеет право выходить из лагеря. <…> Многие занимаются чтением <…>»[46]. Впоследствии военным без особого труда удалось получить освобождение и пополнить контингент эмиграции.

Увеличивали его и дипломатические сановники, находившиеся на дипломатической службе за границей еще со времен царского правительства, за тем Временного, и после прихода к власти большевиков, провозгласивших Россию советской социалистической республикой в 1918 г., оставшиеся за рубежом, но потевшие свой прежний статус[47].

Различные пути пополнения российской диаспоры за рубежом в значительной степени определили и ее социокультурный состав. « Русская послереволюционная эмиграция, — вспоминал Вадим Андреев, — создавалась не один год. Она была необыкновенно пестра по своему составу – от Мартова до «местоблюстителя императорского престола» великого князя Кирилла Владимировича. Одна эмиграционная волна сменяла другую, поочередно обрушивалась на все пограничные с Россией страны»[48].

Здесь находились и русские интеллигенты — литераторы, актеры, общественные деятели, выехавшие за границу еще до Гражданской войны, фактически сразу после свержения Николая II и те, кто стал объектом пристального внимания советской власти в 1922 году и пополнил ряды «Философского парохода» — цвет российской профессуры, ученые, студенчество, писатели, и бывшие военные от рядовых до генералитета, сражавшиеся на полях Гражданской войны и многочисленные члены их семей, включая малолетних детей.

Русская поэтесса Серебряного века З. Гиппиус так характеризовала социальный состав Русского Зарубежья: «Одна и таже Россия по составу своему, как и на Родине, так и за рубежом: родовая знать, государственные и другие служилые люди, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных областях ее деятельности – политической, культурной, научной, технической и т.д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и до земли) – представители всех классов, сословий, положений и состояний, даже всех трех (или четырех) поколений русской эмиграции налицо»[49].

Сложное и по социальному, и по политическому составу Русское Зарубежье превратилось в своего рода «маленькую Россию», осколок большой имперской России за рубежом, старавшуюся в значительной степени сохранить свой русский «мир» и в чужой для нее действительности, в связи с чем интеграция в жизнь принявших их стран шла очень медленно и была минимальна, особенно для первого поколения эмигрантов в первые годы после «исхода». Это обособленное положение русской (российской) диаспоры делало ее надгосударственной[50].

Однако это стремление дистанцироваться от «чужого» и сохранить свое, «самобытное», следует заметить, не приводило к мировоззренческому, духовному сплочению эмиграции. Копируя не только социокультурный и политический облик дореволюционной России во всем ее колоритном блеске, Русское Зарубежье унаследовало и ее противоречия и, прежде всего, мировоззренческую разобщенность общества. Соседствовали бок о бок и монархисты, и либералы, и демократы и те, кто в той или иной степени симпатизировал их взглядам. В, казалось бы, объединенном общей бедой изгнания обществе, объединяющей идеи на самом деле не существовало[51].

Как вспоминал Н.А. Бердяев, «тяжелое впечатление у меня было связано со столкновениями с эмиграцией. <…> Я почувствовал, что эмиграция правого уклона терпеть не может свободы. <…> На меня мучительно действовала злобность настроений эмиграции»[52].

Усложняло взаимодействие эмиграции и географическая расчлененность. Несмотря на то, что русская эмиграция, в особенности в первые годы, стремилась находиться в большей степени среди соотечественников, зачастую образовывая целые русские кварталы и улицы в больших и малых городах, где слышалась исключительно русская речь, продолжались богослужения в православных храмах, работали русские школы, обслуживались гости русские ресторанов и магазинов, всеже рассеянное положение по всей Европе, частично в Северной и Южной Америках, в Китае и даже в Австралии, делало Русское Зарубежье более рыхлым и менее сплоченным.

Как и в более ранние годы значительная часть эмиграции осела в Западной Европе – сначала в Берлине, затем в колыбели европейской политической свободы – Париже[53]. Именно здесь расцвела культура Русского Зарубежья в наибольшем ее цвете.

Таким образом, к 1928 году, когда эмиграция из Советской России практически полностью прекратилась, сформировавшаяся за рубежом обширная русская диаспора представляла собой крайне сложное объединение и с точки зрения мировоззрения, и по социальному составу, и по региональному расселению. Все это усложняет и ее идеологический облик, в котором воплотились не только контрреволюционные настроения, но и исконно русские (российские) мировоззренческие противоречия. При этом уникальность Русского зарубежья, обусловленная тем, что оно формировалось на особой национальной почве со всеми ее специфическими чертами, органично вливается во Всеобщую историю мировых эмиграционных процессов.

1.2.Историко-культурное наследие Русского Зарубежья в призме изучения становления советской государственности

Феномен Русского Зарубежья как явления Всемирной и Отечественной истории, уникален не только своим социокультурным составом и мировоззренческой пестротой, но и беспрецедентностной масштабностью творческой, общественно-политической, культурно-просветительской активностью русской (российской) эмиграции.

Создание уникального русского «мира» внутри чужих стран сопровождалось значительным психологическим подъемом, направленным на самоутверждение своей «самости», оригинальности и противопоставление своего истинно культурного уровня, уровню Советской большевистской России. Позднее этот всплеск духовной активности отвечал и нуждам сохранения себя как представителей русской нации. Оказавшись этническим меньшинством в странах-реципиентах, перед эмиграцией встал вопрос о культурной самоиндификации и предупреждения опасности полной ассимиляции и растворения российской диаспоры в этническом большинстве. Все это давало мощный толчок для активной деятельности эмиграции Русского Зарубежья: возобновления «в изгнании» литературной, театральной, культурно-просветительской жизни.

Вадим Леонидович Андреев вспоминал о русском Берлине: «Зиновий Исаевич Гржевин, приехав в Берлин, развил энергичную деятельность – он издавал и классиков, и мемуарную литературу, и горьковскую «Беседу», даже начал подготавливать Энциклопедический словарь <…>. Чуть ли не каждую неделю появлялись новые иллюстрированные журналы, <…> горы всевозможных антологий росли на прилавках книжных магазинов. <…> Необычайно богат был и русский театральный сезон»[54].

Так за довольно короткое время возникают русские издательские дома[55], образовательные учреждения – Русский университет в Праге[56], Религиозно-философская академия в Берлине[57], Свято-Сергеевский Богословский институт в Париже[58]; литературные объединения – Дом искусств в Берлине, писательские клубы[59]; оживает театральная жизнь, гастролируют русские театры – «Русский романтический балет», «Ванька-встанька», «Синяя птица»[60], открываются театральные студии[61], продолжает развиваться и переживает ренессанс русское музыкальное искусство[62]. Безусловно, это обогащает не только жизнь русской диаспоры, но и населения стран-реципиентов.

В Русском Зарубежье оживает и общественно-политическая жизнь «ушедшей» России[63]. По образцу дореволюционного опыта воссоздаются политические организации и объединения. Этому во многом способствует и то, что за границей оказываются такие видные российские политические деятели как П.Н. Милюков, А.Ф. Керенский, В.В. Шульгин и мн.др. «И красно, и пестро, но пустоцветом, расцвели на неблагоприятной чужой почве все старые политические партии. Говорю – пестро, потому что они окрашивались в самые причудливые цвета»[64], — вспоминал Иосиф Владимирович Гессен.

В среде военной эмиграции возникают воинские союзы[65].

Жизнь Русского зарубежья 20-30-х гг. переживает период от яркого рассвета, связанного с деятельностью эмиграции первой волны до постепенного выхолащивания и угасания, обусловленного естественными причинами, наложившимися на новые мировые потрясения в виде Второй Мировой войны. Одним из ключевых моментов этого короткого этапа становится рефлексия пережитых событий и их осмысление, развернувшееся на фоне бурной общественной активности и ставшей одновременно ее проявлением.

Оказавшись за пределами родного Отечества, значительной частью процесса рефлексии эмиграции становится осознание причин, по которым это произошло, осмысление своего будущего и будущего своей Родины в сложившихся условиях. Безусловно, социокультурный состав Русского Зарубежья и его мировоззренческая многоликость не могли способствовать тому, чтобы ответ на эти краеугольные вопросы Отечественной истории были бы идентичными. Зачастую отношение к Русской революции и молодому Советскому государству становились одной из главных фундаментальных преград на пути сплочения эмиграции.

Однако, чем больше мнений, тем богаче становится материал для исследования интересующего нас периода. Открытие ранее недоступного для изучения Русской революции 1917 г., гражданской войны и становления советской государственности источника в виде историко-культурного наследия Русского Зарубежья позволяет более многогранно представить и проанализировать исследуемые события. Советская историография, как известно, не приемлила иного подхода кроме как марксистко-ленинского и включение в фундаментальные труды по российской (советской) истории материалов «контрреволюционной эмигрантщины» было запрещенной темой. В связи с этим в Отечественной истории постсоветского периода возникла целая лакуна белых пятен, уже не объяснимых утраченной политической идеологией.

Однобокость восприятия исторической действительности в этих условиях может быть преодолена только путем рассмотрения «показаний» всех участвовавших в исследуемых событиях сторон. Как гласит главный закон психологии конфликтов: чтобы понять причину конфликта, выслушай всех ее участников.

Перед нами предстает колоссальный пласт результатов активной деятельности российской диаспоры – от мемуаров и публицистических статей до монументальных трудов по революции и Гражданской войне. В целом и сама жизнь русской эмиграции во многом показывает ее отношение к становлению Советской власти.

Прежде всего, одним из интереснейших и обширнейших источников по изучению революции и Советской власти в призме взглядов на эти события эмиграции становится периодика Русского Зарубежья. В 20-30-е гг. в Русском Зарубежье выходило около 322 периодических изданий[66]. Как отмечает М. Раев, «газеты и журналы росли как грибы после дождя в каждом центре русской диаспоры, но как те же грибы, имели недолгий век»[67].

Периодические издания, издаваемые общественно-политическими организациями и объединениями, представляют для нас особый интерес, т.к. значительное место на их страницах отводилось обсуждению положения дел в Советской России. Одними из крупнейших из них стали «Последние новости», «Возрождение», «Двуглавый Орел», «Руль», «Накануне».

«Последние новости»[68], которые поистине можно считать газетой-долгожительницей выходили в Париже с 27 апреля 1920 года по 11 июня 1940 год и возглавлялись П.Н. Милюковым[69]. Анализируя ее содержание, можно заметить, что информация знакомящая русскую публику с жизнью Советского государства, носила в основном критический характер. Однако она не стремилась очернить «новую российскую действительность» и отмечала положительные явления в жизни своего Отечества, что в целом было в духе общественно-политических взглядов ее редактора. В действительности «Последние новости» стали средоточием либеральной общественности Русского Зарубежья и, безусловно, соответствовали ее настроениям.

Представители же консервативного, монархического крыла русской пореволюционной диаспоры позиционировали себя с газетами «Возрождение» и «Двуглавый Орел», отражая свои взгляды по отношению к революции и большевикам более чем в резкой форме неприятия. С самого начала своего существования (1925 г.) «Возрождение» рассматривалось как умеренно-консервативный, монархический орган[70]. Однако по мере существования газета стала носить не просто консервативный, а открыто реакционный характер, обличая со своих страниц жидомасонов, большевизм и всю советскую действительность. Особенно ярко эта позиция начинает прослеживаться после замены на посту главного редактора П.Б. Струве на Ю.Ф. Семенова. Стоит отметить, «Возрождение» не пользовалось особым спросом среди русской публики. Не получила газета одобрения и из-за особых симпатий к националистическим идеям.

Особое место в периодике Русского Зарубежья занимает газета «Руль», издаваемая в Берлине и задуманная как беспартийная демократическая газета. Ее главный редактор И.В. Гессен вспоминал о «Руле»: «для «Руля» судьбы России оставались на первом плане, отодвигая в тень все остальное»[71]. Однако постепенно газета приобрела «местнический» характер и к началу 30-х годов перестала выходить в свет.

Выделялась из общей массы и газета «Накануне», в отличие от прочих газет вызывавшая в среде русской эмиграции острую полемику из-за нескрываемых симпатий к Советской России. Обличаемая и либералами, и консерваторами «Накануне» стала рупором движения сменовеховцев, ратовавших за примирение с советской властью и возвращение на Родину.

Говоря о периодических изданиях, издававшихся в Русском Зарубежье нельзя не упомянуть, такой архиважный источник как литературно-иллюстрированный журнал «Иллюстрированная Россия», выходивший в Париже с 1924 по 1939 гг. (см. Приложение 1-10). Основанный Мироном Петровичем Мироновым данный журнал в разные годы возглавляли известный писатель А.И. Куприн, редколлегия, в которую входили такие метры русской литературы, как: И.А. Бунин, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковский, Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев. В отличие от ранее рассмотренных газет, во многом концентрирующихся на политических проблемах, «Иллюстрированная Россия», просуществовавшая 15 лет и выпустившая 748 номеров в легкой, но действительно иллюстрированной, образной форме демонстрирует представление о Советской России. Обширный фотоматериал, отзывы на происходящие события в СССР позволяет ярко представить то, как представлялась советская жизнь зарубежом.

Периодика Русского Зарубежья ярко демонстрирует разноликость читающей публики и ее мировоззрения – от ультраконсервативных до демократических. В советской историографии последние не удостоены особым вниманием в связи с тем, что основной акцент в ней сделан на контрреволюционном, реакционном характере эмиграции. Однако наличие различных подходов к пореволюционной России, раскрывающихся на страницах периодической печати и отражающих интересы и взгляды различных групп эмиграции, говорит о более сложном и не однозначном ее отношении к Советской России, чем это представлялось ранее.

Об этом же, безусловно, говорят и многочисленные мемуары (воспоминания), вышедшие в свет в Русском Зарубежье. Первая половина ХХ века – это поистине рассвет мемуарного жанра. Стремление воплотить свои воспоминания о годах, наполненных грандиозными и масштабными событиями, которыми без преувеличения отличился ХХ век, вывести свое отношение к ним и дать оценку, реализовалось в Русском Зарубежье в полной мере. Мемуары писали и ученые, и философы, и деятели культуры, и политики, и военные. В них запечатлены основные вехи как предреволюционного периода, так и непосредственно событий Русской революции 1917 г., Гражданской войны, «исхода» из России и, конечно, оценка действий советской власти, уже будучи косвенными свидетелями происходящих событий.

Попытки систематизировать и упорядочить свои воспоминания о революции, гражданской войне, о первых годах Советской власти начинают проявляться еще в начале 20-х гг. ХХ века, когда память об этих событиях была еще свежа и потрясена произошедшим. И.В. Гессен писал: «Многое из того, что каждому из нас пришлось увидеть или в чем участвовать, осталось единственным в своем роде и больше нигде уже не повторится. Поэтому, если сейчас не записать все, чему каждый был свидетелем, то многое из фактических данных пропадет бесследно и такой недостаток может безнадежно затруднить раскрытие истинного смысла пережитого нами перелома. <…> Нет, пожалуй, более верного и праздного занятия, чем искать теперь правых и виноватых»[72].

Одной из таких масштабных попыток и становится издание И.В. Гессеном сборника воспоминаний, документов и материалов «Архив русской революции» в 22 томах. В советской историографии данный исторический источник известен достаточно хорошо, но по понятным причинам обращение к нему было выборочным и крайне незначительный[73].

За практически шестнадцать лет (с 1921 по 1937 гг.) кропотливой работы по сбору и сортировке, в рамках «Архива русской революции» было опубликовано около 130 трудов, представляющих собой несколько групп источников: материалы личного происхождения (мемуары, переписка, дневники), труды лидеров Белого движения, сочетающие в себе и черты мемуарной литературы, и исследования; произведения непосредственных штатных очевидцев и участников событий революции и Гражданской войны.

Без сомнения, «Архиву русской революции» присущи контрреволюционные настроения, однако это не обедняет его значимости. Не менее интересен с точки зрения изучения революции, Гражданской войны и становления Советской государственности – «Белый архив» (трехтомник), выходивший с 1926 по 1928 гг. в Париже под редакцией Я.М. Лисового.

Также как и «Архив Русской революции» И.В. Гессена, материалы сборников «Белого архива» систематизированы и распределены тематически: 1. Война и революция; 2. революция и большевизм; 3. Белое движение; 4. Письма белых вождей; 5. Славяне-Большевизм-Белое движение; 6. Мысли современников революции; 7. Зарубежная Россия; 8. Внутренняя Россия. Представляет интерес тот факт, что наряду с отрицательными отзывами о произошедших событиях, в «Белом сборнике» публиковались материалы, отмечающие положительные сдвиги в развитии Новой России – Советской[74].

Безусловно, мемуары как вид исторического источника личного характера не может восприниматься полностью достоверным в виду его определенной субъективности, также как и периодика, на которую огромное влияние имели общественно-политические настроения читающей публики и самих издателей. Однако в призме изучения становления советской государственности данные виды исторических источников, рожденных в гуще активной общественной, культурной жизни Русского Зарубежья, бесценны и дают значительный материал и факты для открытия новых и переосмысления старых данных по истории революции, Гражданской войны и молодого Советского государства. В целом тот огромный пласт информации, который мы можем подчерпнуть из оставленного Русским Зарубежьем историко-культурного наследия, может ответить на множество вопросов истории России первой четверти ХХ века.

Таким образом, Русская эмиграция, представляющее собой сложное социокультурное образование и вобравшее в себя всю колоритность российского общества, позволяет нам взглянуть на Отечественную историю с другого ракурса. Русское Зарубежье – общность противоречий, унесенных с собой в изгнание. Изучение этого порожденного революцией и Гражданской войной феномена дает нам возможность представить то, в каком состояние находилась общественно-политическая и духовная жизнь России накануне 1917 г., а отношение к Советской власти, отраженное в богатом общественно-культурном наследии пореволюционной эмиграции – представление о том, как в действительно развивалось молодое Советское государство.

Глава II. РЕВОЛЮЦИОННЫЕ СОБЫТИЯ 1917 г. В ОЦЕНКЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ

2.1. Причины и предпосылки революции в восприятии эмиграции

Осмысление причин и предпосылок революции 1917 г. занимают ключевое место на жизненном пути представителей Русского Зарубежья. В связи с этим исследование оценки русской эмиграцией состояния России и ее внутриполитического, общественного положения накануне революции 1917 г. имеет колоссальное значение для понимания отношения Русского Зарубежья непосредственно к самой революции и политическому режиму, установленного в ее результате.

Затрагивая данную проблему необходимо помнить, что русская эмиграция представляет собой определенного рода срез общественно-политической структуры предшествующей дореволюционной эпохи и соответственно в основу своих умозаключений кладет ответы на вопросы, будоражившие умы российской общественности еще задолго до событий 1917 года. Как известно, одной из главных краеугольных тем, вызывавших особое внимание и интерес общественности, являлся вопрос о власти, что особенно ярко проявилось во 2-ой половине XIX века, когда окончательно оформились три основных течения общественно-политической мысли — консерватизм, либерализм и радикализм, открыто заявившие о себе.

Как уже говорилось, Русское Зарубежье пореволюционного периода так или иначе аккумулировало в своей среде представителей всех этих направлений, что в свою очередь во многом предопределяет взгляды эмиграции. Оценивая положение верховной власти накануне 1917 года, эмиграция фактически определяет степень легитимности действия революционных сил.

Примечательно, что традиция «ругания» власти, характерная для русского либерализма органически переселилась и на почву Русского Зарубежья[75]. Представители либеральной мысли эмиграции не отклонились от своих идей и крайне критично подошли к оценки института российской монархии накануне революции.

Взрывная ситуация, предвестие будущей катастрофы, по мнению либералов, лежали в самой сути монархического режима. Как писал П.Н. Милюков, возглавивший в эмиграции в 1924 г. Республиканско-демократическое объединение (РДО)[76], характер русской революции «именно как революции, как насильственный переворот определился <…> инстинктом самосохранения старого режима и его защитников»[77].

Под инстинктом самосохранения, в данном случае, понимается не желание идти на уступки либеральной общественности и проводить реформы, направленные на расширение политических прав и свобод. Ключевая ошибка монархии, приведшая к революции, по мнению либеральных эмигрантов, виделась в том, что меры, проводимые царским режимом, были недостаточны и неполны, являлись неискренними и лживыми, что априори не могло удовлетворить нужд и требований общества и народа в целом[78]. Эмигранты-либералы, являвшиеся далеко не сторонними наблюдателями первых революционных шагов, а их активными участниками, считали, что именно пассивность власти и боязнь преобразований стали главной причиной революции.

Идеолог Белого движения П.Б. Струве подчеркивал, что «историческое несчастье России, к которому восходит трагическая катастрофа 1917 г., обусловлено тем, что политическая реформа страшно запоздала в России. В интересах здравого национально-культурного развития России она должна была пройти не позже начала 19 века»[79].

Одним из главных последствий запоздания реформ, с точки зрения либеральных эмигрантов, стало то, что подавляющее большинство населения не было «в надлежавшей постепенности привлечено и привлекаемо к активному и ответственному участию в государственной жизни и государственной власти»[80]. Это, в свою очередь, привело к тому, что наиболее активные члены общества пришли к осознанию того, что преобразования можно достичь только путем использования нелегальные насильственных средства борьбы, путем создания подпольных заговорческих организаций, групп и т.д. По мнению значительного числа эмигрантов-либералов, самодержавие само подготовило основу для рождения революционных сил, которые затем его и ликвидировали. «Своевременное включение <…> интеллигенции в работу государственного аппарата могло бы изменить путь России. К несчастью, царское правительство не смогло переставить стрелку на революционном пути, чем и загнало интеллигенцию в подполье»[81], — писал представитель философской интеллигенции Русского Зарубежья Ф.А. Степун.

Попытки преобразований и государственного реформирования, по мнению эмиграции, были настолько непоследовательны и реакционными, что только усугубляли рост недовольства властью и положением, в котором находилось российское общество. Так, реформы Александра II, с точки зрения русского мыслителя Г.П. Федотова, заложили основы дестабилизации государственного устройства, носили непоследовательный и противоречивый характер и так и не смогли удовлетворить насущные нужды широких слоев населения, фактически лишь выведя страну из равновесия[82]. «После гибели Александра II, его приемники не предпринимали никаких шагов для решения противоречий, возникших в результате Великих реформ, что еще более обострило ситуацию в стране»[83], — считал мыслитель.

Полярной точки зрения придерживались представители консервативного течения Русского Зарубежья. В отличие от либералов, они не считали, что революция была заложена институтом абсолютной монархии в целом и то, что Империя пала в результате отсутствия необходимых преобразований[84]. Как писал русский мыслитель и историк Г.П. Федотов, в одной из своих статей о русской революции, «не все в русской политической жизни было гнило и обречено. Силы возрождения все время боролись с болезненным ядом. Судьба России до самого конца висела на острие»[85].

Однако анализируя причины революции 1917 г., существенной критике консерваторы подвергли действия последнего российского монарха Николая II. Именно его в своих воспоминаниях они чаще всего обвиняли в скатывании страны в революционную пучину, неумении править, в слабоволии[86]. Примечательно, что, для консервативно настроенных представителей Русского Зарубежья, характерна мысль о том, что если бы на Российский престол в 1894 году взошел более сильный правитель, то революции можно было бы избежать[87].

Не смотря на то, что фигуру последнего российского императора овеивал ореол святости и мученичества в связи с трагической гибелью, эмиграция не старалась замалчивать свои взгляды, которые были озвучены еще накануне революции. «Верховная власть, по-видимому, была слепа, не видела или, может, не хотела видеть раскрывающейся перед нею бездны»[88], — писал о правлении Николая II лидер монархического крыла Государственной Думы, а впоследствии одни из основоположников Белого движения, В.В. Шульгин.

Одной из главных ошибок Николая II , по его мнению, было то, что он не умел прислушиваться к своим соратникам и критически оценивать ситуацию. В.В. Шульгин, как и целый ряд других его современников[89], отмечали, что государя неоднократно предупреждали о возможной вспышке народного недовольства, однако он игнорировал все негативные прогнозы и не предпринимал никаких решительных действий[90].

Именно в оценке политической личности Николая II идейно разноликие и зачастую противостоящие друг другу представители разных общественно-политических течений Русского Зарубежья находили единую точку зрения. Примечательно, что даже представители военной элиты российской эмиграции, всегда являвшиеся наиболее верными хранителями монархической идеи, были настроены достаточно отрицательно по отношению к последнему российскому императору. Как отмечал генерал-лейтенант А.И. Деникин, являвшийся одним из активнейших участников Белого движения в Гражданской войне, революция 1917 г. «явилась результатом недовольства старой властью решительно всех слоев населения»[91].

Не менее критически отзывался о последнем императоре и религиозный философ, богослов С.Н. Булгаков. Пройдя через юношеское увлечение марксизмом и связанное с ним «цареборчество», «постигнув мертвящую сущность Первой русской революции»[92], он твердо встал на позиции защиты монархии как главного столпа всей Российской государственности. И тем неимение и С.Н. Булгаков был также вынужден признать, что «агония царского самодержавия продолжалось все царствование Николая II, которое все было сплошным и непрерывным самоубийством самодержавия»[93]. С его точки зрения именно самим Царем была совершена революция. В Николае II не было, по мнению С.Н. Булгакова, злой воли, но была государственная бездарность и в особенности страшная в монархе черта – прирожденное безволие[94]. Подобной точки зрения придерживались и такие мыслители как Л.П. Карсавин[95], Ф.А. Степун[96], С.Л. Франк[97].

Однако наиболее острой критике Николая II подвергали сторонники «передового», радикально настроенного течения Русского Зарубежья. Будучи яркими революционными зачинателями, они не скрывали своего отношения к личности императора и его семье не до революции, не после. Пожалуй, рупором представителей этого направления можно считать, лидера сменовеховского движения Н.В. Устрялова. Еще до Февральской революции он говорил о том, что «кабинет бессилен, царь слеп, бестолков и безволен. Царица больна религиозным помешательством, Россией правят пройдохи, темные проходимцы, безграмотные мужики и Бог знает кто»[98].

Фактически именно на Николая II им возлагалась ответственность за разразившуюся в 1917 г. народную стихию: « Николай II вел страну к унижению, разрухе, именно он губил свое государство»[99]. Как ни странно, но зачастую фигуру последнего российского императора Николая II эмигранты помещали на одни весы с одиозной личностью вождя русской революции и основателя советского режима, В.И. Лениным. Как писал Г. П. Федотов: «Николай II сыграл роковую, решающую роль в революции наряду с Лениным» [100].

Как мы можем заметить, политическая деятельность последнего российского монарха накануне революции 1917 г. оценивалась крайне низко[101]. Однако помимо политической деятельности, существенной критике подвергалась и духовное, нравственное состояние российской монархии[102].

По мнению ряда российских эмигрантов именно разложение монархической идеи, утрата монархией авторитета как носительницы и защитницы вековых национальных традиций привело к революции 1917 г. и окончательному падению монархии в России[103]. Как отмечал активный деятель Белого движения в Русском Зарубежье П.Б. Струве, именно духовный отрыв власти от народа, привел к тому, что институт монархии оказался в неестественном положении, в безвоздушном пространстве.[104] По мнению мыслителя, монархия перестала понимать свой народ, осознавать его нужды, что, собственно говоря, и привело к разложению в самом народе идеи о «Царе-заступнике», о «Царе-батюшке». Сакральный ореол монархии для основной части населения, в большинстве своем крестьянской, живущий по заветам предков, был утрачен, а вместе с ним и неприкосновенность самого института монархии.

Отвечая самим себе на вопрос, почему это произошло, почему авторитет монархии в обществе, в народе так резко падал, многие представители Русского Зарубежья отмечали негативную роль в этом процессе мифической загадочной фигуры Г.Е. Распутина и его связи с Венценосной семьей последних царствующих Романовых[105]. С точки зрения таких представителей Русского Зарубежья как В.В. Шульгин, С.Н. Булгаков, А.И. Деникин и др., именно приближенное положение Распутина к престолу способствовало падению авторитета Николая II, утраты им ареола величия и незыблемости. Именно с появлением Распутина, по мнению эмиграции, был окончательно утерял ореол святости монархии, на ее образе в народе легла тень хлыстовства и бесноватости.

Феномен «распутиновщины», связанная с ним министерская чехарда и непомерное влияние старца на царскую семью, а также многочисленные слухи о нем в народе, потрясли мыслящие круги России. «В последние дни царя Николая, стоило взглянуть в лицо Распутина, чтобы понять это бред, наваждение, это не может длиться долго»,[106] — писал поэт-эмигрант Д.С. Мережковский.

«Есть страшный червь, который точит, словно шашель, ствол России, — пишет в свою очередь В.В. Шульгин, — уж всю сердцевину изъел, уже и ствола нет. Лишь только одна трехсотлетняя кора еще держится… и тут лекарства нет»[107]. Кроме того, по мнению В.В. Шульгина именно этот «посланец смерти» как он называл Распутина, виновен в том, что Царь и народ не могли понять друг друга и между ними нарастала обида, ведущая страну в пропасть[108].

Однако не только в пагубном влиянии Распутина виделась причина падения авторитета монархии. Так, военный теоретик, участник Белого движения генерал Н.Н. Головин отмечал то, что главная вина лежит на самом Николае II. По его мнению, революция свершилась в результате утраты веры в самодержавную власть и ее миссию самим монархом. Причем, Н.Н. Головин считал, что в последствии утрата веры в монархию передалась и другим представителям царской династии (о чем свидетельствует, по его мнению, отказ от престола Михаила) и всем правительственным органам, с легкостью принявшим решение о необходимости отречения Николая II в марте 1917 г[109]. Свою точку зрения Н.Н. Головин отстаивал в одном из крупнейших своих трудов, посвященных русской революции, в котором как раз и заявляет, что «акт отречения Императора Николая II мог воспоследовать только после утраты им самим веры в традиционные основные идеи Царской власти»[110].

Резюмируя мнение значительной части Русского Зарубежья по вопросу роли института монархии в развертывание революционных событий 1917 года, можно привести строки из труда религиозного философа Н.А Бердяева «Самопознание». В нем философ, также активно обличавший проступки монархии, пишет: «ответственны за революцию все, и более всего ответственны реакционные силы старого режима»[111].

Однако проблемой влияния власти на состояния государства, его судьбу и развитие, полемика российской общественности не исчерпывалась. Как мы помним, проблема власти в трудах общественных деятелей дореволюционного периода всегда стояла рядом с силой ей противоположной и зачастую противодействующей – с русской интеллигенцией[112]. Примечательно, что проблема русской интеллигенции как силы способной привести Россию «благими намерениями в ад» поднималась еще задолго до революции 1917 г.

Целая плеяда русских писателей и мыслителей второй половины ХIX в. предостерегала общество от пагубного влияния фанатизма и идейной одержимости интеллигенции. Пожалуй, одним из величайших писателей — «пророков» являлся Ф.М. Достоевский, который в своем романе «Бесы», фактически предвидел грядущие социальные катастрофы, связанные с «одержимостью» идей интеллигенции. Однако наиболее глубокое внимание проблеме интеллигенции стало уделяться только после Первой русской революции 1905-1907 гг. Общественность уже не могла игнорировать интеллигенцию как силу способную всколыхнуть вековые устои.

Впервые об этом открыто заявили русские мыслители, объединившиеся в рамках сборника «Вехи»[113] (1909 г.). Они не только попытались проанализировать роль русской интеллигенции в складывании революционной ситуации, но и выявить истоки и предпосылки формирования разрушительного мировоззрения этой категории общества. Примечательно, что значительное число мыслителей, таких как С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Г.П. Федотов, предполагали, что зарождение специфических особенностей мировоззрения русской интеллигенции началось еще с правления Петра I.

Так, С.Н. Булгаков отмечает, что именно через открытое Петром «окно в Европу» в Россию стал входить западный воздух, «одновременно и живительный и ядовитый»[114], подразумевая под этим то, что западноевропейские ценности и идеи, с которыми пришлось впервые столкнуться русскому человеку, зачастую были не совместимы с российской действительностью, но, не смотря на это, начали внедряться в сознание передовых людей, отрывая их от реального мира, от российской действительности. Именно это, по мнению другого русского мыслителя и историка Г.П. Федотова, и привело к появлению такой характерной особенности русской интеллигенции как «беспочвенность»[115], которая культивировалась в интеллигенции на протяжении не одного столетия и заключалась, прежде всего, в ее отрыве от быта, от народной жизни и нужды и пребывание в определенном вымышленном идеальном мире[116].

Кроме того, представители либерального течения Русского Зарубежья отмечали, что на мировоззрение русской интеллигенции оказывало колоссальное влияние и ее отрешенное, изолированное от реального государственного дела положение, вызванное непосредственным политическим курсом самодержавия[117]. Данный факт также способствовал упрочению «беспочвенности» в мировоззрении интеллигенции, так как интеллигенция, которая лелеяла идею помощи своему народу, спасения и освобождения его от тирании, осталась фактически наедине сама с собой и со своей идеей, что в конечном итоге и привело ее к подпольной заговорческой деятельности, безмерному фанатизму, неумению идти на компромисс, демагогии и политиканству.

Как отмечал русский богослов, активный деятель Русского Зарубежья С.Н. Булгаков, все это вело к тому, что в мировоззрении интеллигенции зародилась еще одна характерная особенность – самопожертвенность и героизм, которые, однако, были не столько направлены на реальную помощь народу, сколько на удовлетворение потребности жалеть самих себя, на самообожание[118]. Русская интеллигенция, по мнению Булгакова, воспринимала себя как «мессию», как богоизбранных пророков, которые могут применять любые меры ради достижения выбранной цели[119].

После Первой Русской революции все эти неприглядные особенности мировоззрения интеллигенции вышли из подполья и предстали перед обществом. В результате на нее обрушилась волна обвинений в подготовке и провоцировании революции со стороны русской эмиграции[120].

Яростно обличал русскую интеллигенцию в развязывании революционной ситуации 1917 г. писатель И.А. Бунин, воспринявший революцию как личную трагедию. По мнению И.А. Бунина, революцию совершила именно революционная интеллигенция, обманувшая истинные желания народа и увлекшая его своей демагогией. Именно интеллигент-революционер, с точки зрения писателя, возглавил народ и повел его по пути разрушения и именно поэтому все «грехи» революции лежат на интеллигенции. Все эти постулаты И.А. Бунин активно отстаивает в своем произведении «Окаянные дни», посвященном событиям 1917 г. В нем он говорит о том, что старый порядок рухнул не потому, что «сгнил» и не потому, что Россией управляла косная, своекорыстная власть, а потому, что его планомерно вели к пропасти полчища революционеров, бар, начитавшийся радикальных брошюрок[121]. «Не народ начал революцию, — пишет И.А. Бунин, — а вы (т.е. – революционная интеллигенция). Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем мы были недовольны. <…> Не врите на народ»[122].

Возлагал на интеллигенцию вину за развязывание революционной смуты и мыслитель А.С. Изгоев. Он был убежден, что «интеллигенция, воспитанная в идеях ложных и нежизненных, служит могучим оружием не созидания, а разрушения государства»[123]. При этом мыслитель отстаивал мнение, характерное для значительной части Русского Зарубежья о том, что интеллигенция совершенно не понимала народ, его нужды, мотивы его поведения и поэтому не могла помочь ему, а лишь завела в тупик, привела к катастрофе[124].

Более умеренную позицию по отношению к интеллигенции занимает русский мыслитель Ф.А. Степун. Тем неимение он также вынужден признать, что «если бы роль интеллигенции в революции была бы меньше, если бы революция ограничилась выражением и защитой реальных хозяйственных нужд русского народа, то она вылилась бы в совершенно иные формы»[125]. Ф.А. Степун фактически говорит как раз о том, о чем еще задолго до революции 1917 г. говорили «веховцы» — о «беспочвенности» русской интеллигенции. Мыслитель также как и авторы «Вех» отмечает, что «на протяжении всей свое жизни русская интеллигенция защищала не столько ближайшие, насущные интересы народа, сколько свои представления о них»[126]. Итогом стало активное участие интеллигенции в революции, истинные цели которой, по мнению мыслителя, не были и не могли быть ее поняты. Все это и привело к столь кардинальной трагической ломке всей структуре жизни русского народа.

По мнению мыслителя, интеллигенция могла сыграть в жизни Российского государства положительную роль только в том случае, если бы она была занята практической деятельностью, способствующей ее приобщению к реальной, а не воображаемой, чаемой России[127]. Однако этого не произошло и революция свершилась под оторванными от жизни лозунгами[128].

Значительная часть эмиграции воспринимала русскую интеллигенцию как главного провокатора революции, который вследствие своей оторванности от российской действительности повела народ в неверном направлении, не осознавая последствий своих действий. По ее мнению, именно интеллигенция подтачивала государственный строй Российской империи, что и привело к революции 1917 г.

Однако далеко не все придерживались мысли о том, что революцию свершила интеллигенция. Были и те, кто считал, что русская интеллигенция находилась в арьергарде революции, т.е. имела в ней второстепенное значение[129]. В частности, это отмечал в своих работах генерал Н.Н. Головин. С его точки зрения, русская интеллигенция находилась именно в арьергарде революционных событий и не за ней шел народ, как утверждал И.А. Бунин, а она за народом. Это было обусловлено, прежде всего, тем, пишет Н.Н. Головин, что для основной массы населения была важна не большая идея, а «близкая перспектива, легко осязаемая практическая цель»[130], которую интеллигенция реализовать не могла по той причине, что она была слишком обособленна от народных масс, от реальностей русской жизни[131]. Кроме того, Н.Н. Головин отмечает, что в народной среде существовало негативное, недоброжелательное отношение к интеллигенции, воспринимаемой как «чужой» элемент[132]. Народ шел за ней только в том случае, если за ней чувствовалась сила, в остальных случаях за ней шли постольку, поскольку это отвечало ближайшим, чисто эгоистическим побуждениям народных масс.

Тем не менее, очевидно, что интеллигенция большинством современников оценивалась с негативной точки зрения. Эмиграция представляла особенности ее мировоззрения – беспочвенность, оторванность от реальной жизни, мечтательность – отрицательными, несущими хаос в общество. Однако все же среди Русского Зарубежья не было единой точки зрения на то, какое место интеллигенция занимала в самой революции, иными словами была ли она ее организатором или только примкнула к уже разгоревшемуся революционному костру.

Власть и интеллигенция – две противоположности, две чаши на весах. Однако встает вопрос, почему же равновесие рухнуло именно в 1917 году. Обвинение эмиграцией власти неумелого монарха, обезумевшей от идей интеллигенции не дает полной картины о том, что стало финальным толчком для революционного взрыва. Ведь если верить тому, что отмечали представители Русского Зарубежья об этих двух противоборствующих лагерях, в которых столкнулись пассивность и гиперактивность, противостояние могло еще длиться и дальше. Однако катарсис произошел именно в 1917 г. Главным объяснением для русской эмиграции в данном случае является война.

Великая война 1914-1918 гг., охватившая все части Старого и Нового света, так или иначе затронула все мировое сообщество и навсегда изменила Мир, ознаменовав тем самым начало нового исторического этапа.

Российская империя, вступившая в войну одной из первых, в качестве сильной ведущей Великой державы, вышла из нее страной, раздираемой внутренними противоречиями, утратившей статус Империи и на долгий период времени вынужденной остаться вдалеке от Мировой политики. В этих условиях представители Русского Зарубежья не могли проигнорировать вопрос о том, какую роль сыграло участие России в столь глобальном мировом конфликте как Первая Мировая война.

Примечательно, что на начальном этапе, еще до грянувшей в 1917 г. Русской революции, война воспринималась российской общественностью весьма неоднозначно и тем не имение мнение о том, что война может стать положительным фактором развития и укрепления Российского государства, а также способствовать возрождению авторитета института монархии не были редкими. В частности, такой подход к войне можно пронаблюдать на основании воспоминаний А.Ф. Керенского[133], Н.Е. Врангеля[134] (отец участника Белого движения П.Н. Врангеля), Н.В. Устрялова[135] и др.

«Какую любовь, какую славу мог бы стяжать себе царь в эти два с половиной года! Как легко мог бы он затмить едва ли не всех своих предков! Казалось, счастье само давалось ему в руки, неслыханное, небывалое, соответствующее тому патриотическому подъему, что был в начале войны…»[136], — писал в самый разгар Великой войны лидер сменовеховского движения Н.В. Устрялов в своем дневнике.

Однако эмигранты оценивали участие в войне уже иначе[137]. Пьянящий порыв безумного патриотизма уже угас, вернулось осознание ужаса выматывающей и затяжной войны. «Психологический Рубикон в России в умах и чувствованиях был перейден, <…> когда первые мобилизационные полки <…> шли туда, на запад, на верную смерть. <…> и в глазах солдат уже тогда можно было прочитать то роковое «освобождение» от какой — то вековой моральной связи, в которой эти самые люди жили многие века»[138], — писал в своих воспоминаниях музыкальный критик и композитор Л.Л. Сабанеев, вынужденный покинуть Россию после революции.

Война, по мнению Л.Л. Сабанеева, окончательно подорвала самосознание народа, основанное на вере в сильную монархическую власть, окутанную ореолом сакральности. Именно война стала для России тем рубежом, перейдя который она уже не могла остаться прежней. Как писал композитор, «в войне был корень всех последующих событий в России»[139]. Как писал Н.А. Бердяев: «русский народ не выдержал великого испытания войны, в страшный час мировой борьбы он ослабел и начал разлагаться», вследствие того, что «он духовно не был готов к мировой борьбе»[140]. Именно война сделала революцию стихийной, лавинообразной, неорганизованной и вызванной, прежде всего, тем, что русский народ был не готов к тяжелым военным испытаниям.

Кроме того, представители Русского Зарубежья, признавая то, что Первая Мировая война подорвала психологические силы народа отмечали, что в этих условиях народ стал особенно уязвим для влияния «извне»[141]. Как писал П.Б. Струве, война открыла путь к народу «деморализующей проповеди интеллигентских идей»[142]. Русский народ, надорвавшийся в условиях войны, с точки зрения П.Б. Струве, стал крайне восприимчив и во многом пошел на поводу у интеллигенции.

В конечном итоге, по мнению эмиграции, военные поражения, отступление русской армии, тяжелое положение в тылу, усугубленное провокационными действиями интеллигенции вело к углублению морального кризиса в народной среде, что собственно и способствовало тому, что действующие порядки и вековые традиции перестали быть для общества неприкосновенными, незыблемыми[143].

С точки зрения российской эмиграции, в годы войны не только народные массы начали терять веру в действующую монархическую власть, но и само самодержавие испытывало кризис[144]. По мнению значительной части Русского Зарубежья, война окончательно вскрыла и продемонстрировала перед народом бессилие царского правительства. Так Н.В. Устрялов, изначально возлагавший на войну большие надежды и впоследствии вынужденный признать, что «великую русскую революцию породила, прежде всего, великая европейская война»[145], был уверен в том, что именно она окончательно убедила народ в «негодности» старого порядка и привела к стихийному революционному взрыву[146]. В одной из своих статей он даже писал о том, что если бы Россия не вступила в войну, то «молчали бы глубины России» и старый самодержавный режим остался бы незыблем[147].

О бессилии власти в условиях военного времени говорил и лидер кадетской партии П.Н. Милюков. По его мнению, именно война стала катализатором революции, обнажив все ранее существовавшие внутригосударственные противоречия[148]. Не обошел стороной вопрос о положении самодержавной монархии после 1914 г. и крупный военный деятель генерал А.И. Деникин. Он также был вынужден признать, что в условиях войны правительство оказалось бессильно и неумело в борьбе с разрухой»[149].

Наиболее яростно отстаивал положение о том, что война сыграла роковую роль в будущем самодержавной монархии мыслитель и богослов С.Н. Булгаков. Он отмечал, что с вступлением России в Первую Мировую войну, с царской властью «явно что-то начало твориться: какая-то мистическая рука над ней тяготила и вызывала ее судороги»[150]. По мнению С.Н. Булгакова, то, какие действия предпринимало царское правительство в условиях военного времени было симптомом скорой смерти монархии – министерская чехарда, отстранение от должности главнокомандующего популярного в народе великого князя Николая Николаевича.

Как мы видим, значительное число представителей российской эмиграции, отмечали то, что монархия в условиях войны оказалась чрезмерно слаба, а, следовательно, и уязвима для народного гнева. Однако зачастую в среде Русского Зарубежья звучали слова и о том, что кризис монархии проявился не в процессе войны, а непосредственно с вступлением России в войну. Так русский философ Ф.А. Степун писал: «если обессилившие правительства прибегают к войне или иным средствам агрессивной внешней политики, то они это почти всегда делают в расчете на то, что внешние события как-то гальванизируют умирающую в народе идею»[151]. Однако, по его мнению, такие меры не привели к возрождению «идеи» в России, а, наоборот, ускорили ее разложению.

По мнению представителей Русского Зарубежья, выражаясь словами С.Л. Франка, «безмерное испытание мировой войны окончательно поколебало неустойчивое равновесие страны»[152] и более того, во многом предопределило характер будущей революции»[153].

Проанализировав то, как российская эмиграция рассматривала проблему войны и революции, можно заметить, что особое внимание ее было уделено непосредственно влиянию войны на общественные настроения, народное мировоззрение, на положение действующей власти. Прейдя к выводу о том, что участие Российской Империи в Первой Мировой войне привело к кризису монархической идеи не только в народной среде, но и в самом институте российской самодержавной монархии, эмиграция ясно осознавали, что война всего лишь вскрыла давно имеющиеся в России внутригосударственные противоречия, выступив тем самым в роли катализатора будущих событий, приведших к краху Российской империи. Следовательно, в восприятии эмиграции, война собственно не являлась первопричиной революции и тем не имение она стала главной предпосылкой, той «последней каплей», которая подтолкнула российское общество к революции.

Русское Зарубежье представляющее собой крайне разноликое, «разночинное» образование, как мы видим, не могло прийти к единому мнению о том, что же стало причиной революции и тем не менее, подавляющее большинство эмигрантов сходилось на двух проблемах – самодержавная власть и интеллигенция.

Одной из основных причин революции российские эмигранты называли состояние института монархии. Однако при этом в среде Русского Зарубежья не было единого мнения – были ли заложены основы будущих социальных потрясений действиями предшествующих российских правителей и связанным с ними всем историческим развитием государства или же это исключительно «заслуга» последнего представителя Царствующего Дома Романовых – Николая II. Безусловно, в данном случае, это было обусловлено тем, российская эмиграция так или иначе не утратила своих политических взглядов дореволюционной эпохи, «увезя» их с собой в эмиграцию, что предрешило наличие в Русском Зарубежье своеобразного оксюморона идей левых, центристов и правых.

Что касаемо роли интеллигенции в складывании революционного процесса, здесь также возникает сложность с достижением единого мнения. Здесь в очередной раз наблюдается диссонанс взглядов эмиграции – одни считали революцию следствием действий интеллигенции, другие – отрицали возможность интеллигенции реально влияния на настроение народных масс.

Единственно единое, в чем могли сойтись русские эмигранты стал вопрос о роли войны в складывании революционной ситуации накануне 1917 г. Безоговорочно, война в представлениях эмиграции – катализатор, который ускорил столкновение ранее существующих проблем и противоречий российской действительности.

Таким образом, мы можем заметить, что Русское Зарубежье осознавало наличие кризисной ситуации накануне 1917 г, однако в силу своего сложного политического и социокультурного состава не могла дать четного и единого обоснования революции. Из разрозненных, противоречивых идей эмиграции можно лишь достаточно условно раскрыть причины событий 1917 г. – власть, интеллигенция, война.

2.2. Русская эмиграция и Февраль 1917 г.: ожидания и результат

Февральская революция 1917 г. ознаменовала начало нового этапа в Отечественной истории, в ходе которого Россия окончательно утратила статус Империи. В результате революционных событий (23 февраля- 2 марта 1917 г.) была свергнута Царствующая династия Романовых, стоявшая во главе Российского государства с 1613 г, а управление страной фактически перешло к сразу двум новообразованным государственным органам – Временному правительству и Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Все эти события привели к кардинальной ломке всех сфер жизни российского дореволюционного общества, необратимой трансформации веками хранившихся и передававшихся из поколения в поколение традиций и форм поведения. Встает вопрос, как же была воспринята Февральская революция Русским Зарубежьем, представители которого на тот момент еще являлись неотделимой частью российского общества, а следовательно и главными свидетелями, а в большинстве случаев и участниками происходивших событий.

Согласно сохранившимся дневниковым записям эмигрантов, датируемым несколькими годами ранее и непосредственно кануном революции, предчувствие скорых радикальных перемен ощущалось российским общество и не для кого не было секретом[154]. Так поэтесса З.Н. Гиппиус еще 24 ноября 1915 г. писала в своем дневнике: « а события будут! Неумолимо будут»[155] и затем уже незадолго до революции, 3 октября 1916 г., она вновь оставила пророческую запись, отражающую всю тяжесть сложившейся ситуации: « никто не сомневался, что будет революция. Никто не знает, какая и когда она будет. И – не ужасно ли? Никто не думает об этом! Оцепенели…»[156].

И такое настроение является, пожалуй, одним из лейтмотивов всех эмигрантских дневников и мемуаров, независимо от политических убеждений их авторов[157]. Даже идеологи Белого движения П.Б Струве и В.В. Шульгин отмечали в своих трудах предчувствие будущих революционных событий. «Тревога и грусть были разлиты в воздухе. Во время всех речей чувствовалось, что все это ненужно, запоздало. Неважно… из-за белых колонн зала выглядывала безнадежность»[158], — писал уже на склоне лет В.В. Шульгин.

Ощущение того, что «что-то должно произойти»[159] было свойственно для всего общества в целом. Однако, не смотря на это, Февральские события 1917 г. стали колоссальным потрясением, отношение к которому первоначально не отличалось глубокой осмысленностью и анализом. Так, даже С.Н. Булгаков признавался в своих воспоминаниях, что в первые дни революции участвовал в народных демонстрациях, пытаясь «выдавить из себя радость, слиться с народом в его «свободе»[160].

Фактически только после того, как революция предстала в своем целостном виде, после того, как миновала Гражданская война, в период, когда схлынула революционная эйфория и пришло осознание произошедшего, позволяющее осмысленно подойти к оценке случившегося, начинают формироваться более обоснованные, полные представления о событиях 1917 г., что, в частности, отметил в своей научной работе «Российская эмиграция: Общественная мысль и политическая деятельность» исследователь В.А. Митрохин[161].

Одним из главных показателей того, что оценка Февральских событий 1917 г. долгий период времени оставалась неоформленной и неопределенной является тот факт, что в воспоминаниях, дневниках, переписке, многочисленных публикациях представителей российской эмиграции звучит различное этимологическое определение событий Февраля. Это говорит о том, что четко установленного подхода к терминологии у эмиграции не было и порой понятия, имеющие кардинальные смысловые различия выступали в качестве синонимов. Так, зачастую можно встретить обозначений Февральских событий не столько как революции, сколько как государственного переворота, солдатского мятежа, случайного бунта, начальной стадии революции 1917 г. (здесь следует понимать Февральские события как часть единого революционного процесса, неотделимого от последующих событий Октября 1917 г.) [162].

Такое смешение понятий во многом произвольное, т.к. зачастую в тексте одной работы отдельного автора применяется сразу несколько формулировок: и мятеж, и переворот, и революция, и начальный этап революции. В частности, это хорошо прослеживается на примере воспоминаний В.Д. Набокова[163]. Следовательно, это во многом обосновывает верность позиции исследователя В.А. Митрохина, разделяемой автором данного исследования. В избежание двусмысленности и неточностей, в рамках данного исследования, считаем необходимым, использование исторически устоявшаяся терминология, т.е. обозначение Февральских событий как революции.

Характерная для эмиграции внутренняя несогласованность и разновекторность мнений, проявилась не только в отсутствии сколько ни будь единого определения событий 1917 г., но и стала основой для наличия в ее среде споров о том, была ли революция неизбежным событием. Несмотря на то что русская эмиграция, как уже было сказано ранее, осознавала существование накануне революции целого ряда противоречий между обществом и государством, обремененным войной и отмечала наличие внутреннего психологического ощущения назревающей опасности, в ее среде не было единого мнения о том, являлась ли Февральская революция 1917 г. неизбежным закономерным событием или случайным стечением обстоятельств[164]. Одна часть Русского Зарубежья была склонна разделять первое положение[165], другая – второе. В частности, к тем, кто считал революцию неизбежной относятся Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, А.И. Деникин и т.д.

Так, Н.А. Бердяев в своем автобиографическом труде «Самопознание» писал: «я давно считал революцию в России неизбежной»[166]. В свою очередь С.Н. Булгаков, который был выслан из Советской России в 1922 г., запишет в дневнике от 26 февраля 1923 г.: «выхода не было, революция была неизбежна»[167], а 28 февраля продолжая эту мысль, отметит: «теперь яснее даже, чем ранее, насколько революция была неминуема»[168]. Схожее мнение высказывал и А.И. Деникин в своих «Очерках Русской Смуты», отмечая неизбежность прохождения Российского государства через революционный взрыв вследствие всего предшествующего исторического развития[169].

Однако, как уже было сказано, не все эмигранты разделяли идею о неизбежности революции. Ряд представителей Русского Зарубежья были убеждены в случайности произошедшей в Феврале 1917 г. революции. Данная позиция, в частности, хорошо прослеживается в воспоминаниях Н.Е. Врангеля. Считая произошедшее катастрофической случайностью, он отмечает, что революция 1917 г. «логическое безумие и необходимостью революция не являлась»[170]. Этой же позиции придерживался и генерал Н.Н. Головин, убежденный в том, что революция была случайным происшествием, приведшим к трагическим итогам. Он видел в Февральских событиях протест против случайного недостатка в съестных припасах и других затруднений, вызванных войной[171].

Два этих диссонирующих между собой подхода к произошедшим в феврале 1917 г. событиям, могут привести к замешательству и непониманию того, как же все-таки воспринимала эмиграция данные события. Однако здесь вновь следует вспомнить о том, что Русское Зарубежья это далеко не односложное образование и не монолитное явление российской истории и если обратить внимание на то, кто же чаще всего видел в февральской революции случайность, то можно заметить, что в основном это представители более консервативной части эмиграции, для которой характерно отрицание глубокого внутреннего кризиса. Кроме того, даже те, кто признавал наличие веских причин для народного недовольства, безусловно, психологически не были готовы к столько масштабным и глобальным потрясениям, которых Россия еще не знала, в связи с чем и возникла их столько противоречивая оценка: с одной стороны, причины для революции были, а с другой, мнение о том, что она является случайным стечением обстоятельств и ее могло и не быть.

Примечательно, насколько разняться оценки Февральской революции в зависимости от идеологических склонностей и симпатий эмиграции. Так, либеральное крыло Русского Зарубежья анализируя произошедшие в Феврале 1917 г. события, придерживалось мнения о том, что изначально Февральская революция имела прогрессивный характер. Это мнение в большинстве случаев обосновывалось либерально настроенными эмигрантами тем, что к моменту революционного взрыва абсолютно все слои населения и все политические течения осознавали слабость самодержавной власти, питали к ней ненависть и дальнейшее полноценное развития страны было возможным только в результате кардинального преобразования существующего государственного строя и если бы этого не произошло, то страна погрузилась бы в условиях войны в анархию[172].

Впечатления либералов от результатов первых дней революции были достаточно восторженными и если обратиться к дневниковым записям, датированным этим временем, можно заметить даже определенную эйфорию от свершившегося. «Произошло нечто великое и священное, народ сбросил цепи, рухнул деспотизм»[173], — писал В.Д. Набоков, наблюдая за тем, как монархия идет на радикальные уступки перед недовольным обществом.

Причем восторг первых дней был зачастую вызван тем, что либералы-эмигранты видели главным зачинателем «освобождения от деспотизма» народ. Именно народу, по мнению эмиграции, принадлежало первенство в начале и разрастании революционных событий. Февральская революция воспринималась ими как стихийное явление начатое народом и лишь впоследствии взятое под контроль политическими силами, в частности Государственной Думой, которая, по мнению лидера кадетской партии П.Н. Милюкова, обеспечила мирный и бескровный характер революции[174].

Однако и среди либералов, продолживших свою политическую деятельность в эмиграции, были определенные разногласия. Зачастую тот факт, что революцию начал сам народ, вследствие чего она приобрела стихийный характер, признавался как одна из причин, приведших к радикализации народной борьбы. «Внимательный и объективный взгляд, — писал В.Д. Набоков, — мог бы в первые же дни «бескровной» революции найти симптом грядущего разложения. Теперь, когда просматриваешь газеты того времени, эти симптомы кажутся такими несомненными, такими очевидными!»[175]. В своих воспоминаниях, опубликованных в первые годы эмиграции, он признавал, что вначале ему действительно казалось, что свершилось нечто великое и прогрессивное, но затем пришло осознание того, что революция вспыхнула стихийно вследствие тяжелого военного положения и это изначально заложило в ней семя будущей анархии и гибели.

Представители либеральной мысли Русского Зарубежья, безусловно оформившейся еще в дореволюционный период, видели в первых событиях Февральской революции прогрессивные черты, что в целом соответствовало их общественно-политическим взглядам[176]. При этом стоит отметить, несмотря на то, что эмигранты-либералы признавали стихийный лавинообразный характер революции, обусловленный тем, что она была начата народом независимо от каких-либо политических сил, все же они надеялись на то, что взяв управление народными революционными массами в свои руки, можно было достичь великих результатов.

В свою очередь консервативно настроенное крыло русской эмиграции, не проявляло столь восторженного отношения к Февральским событиям. Осознание назревшего кризиса вовсе не делало столь радикальные действия народных масс легитимными в сознание эмигрантов-консерваторов.

Признавая то, что именно сам народ поднялся против действующих порядков, против власти, консерваторы, в отличие от либералов воспринимали это как катастрофу. «Революция состояла в том, что воришки перешел в следующий класс: стали грабителями»[177], — писал идеолог Белого движения В.В. Шульгин, с тоской отмечает, что, к сожалению, нельзя было применить пулеметов против «подлого сброда».

Не высоко оценивая моральные качества простого народа, тот же В.В. Шульгин в своем автобиографическом труде «Дни» (впервые опубликован в 1922 г.) отмечал, что «чувствовал острую ненависть к революции с первого же дня ее появления»[178]. Однако, не смотря на то, что «русский бунт» виделся консерваторами и в период революции, и позднее в эмиграции, фактически второй Смутой, они не преминули отметить тот факт, что действующая власть сама допустили это. Описывая первый день революции, 27 февраля 1917 г., В.В. Шульгин писал: «Произошли уличные беспорядки… Это была последняя капля… Дело в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти… Дело в том, что власть сама себе не сочувствовала…»[179].

Обвиняя Государственную Думу, в том, что она не справилась со своей главной задачей – предупредить и не допустить революции[180], В.В. Шульгин, как и значительное число консервативно настроенных эмигрантов, видел необходимым перетасовку политических сил сверху, а не снизу, в результате требований народа. Безусловно, этим и объясняется им тот факт, что он принимал участие в отречение от престола Николая II и настаивал на том, чтобы престол занял более дальновидный правитель.

Пожалуй, одними из немногих кто безоговорочно приняли Февральскую революцию были социалисты, также не избежавшие впоследствии эмиграции. Как отмечал А.Ф. Керенский, наиболее одиозная политическая фигура Русского Зарубежья, «период Февральской революции был необычайным временем, временем великих надежд и великой отваги»[181].

Произнося хвалебную оду восставшему народу, он, как и другие сторонники демократических идеалов, считал, что с началом революции «вспыхнул луч света и Россия обрела новую судьбу, увидела перед собой новую цель»[182]. Политические идеалы, демократически настроенного крыла Русского Зарубежья, как нельзя лучше раскрылись в оценке первых революционных событий. Подобно иным политическим силам эмиграции, они признавали первенство в свершившемся за народом и отстранялись от того, чтобы возложить ответственность на какую-либо политическую партию или организацию. Однако в отличие от либералов и тем более консервативно настроенного течения эмиграции, демократы не сомневались в правильности и легитимности действий народа, не считали, что революция снизу приведет к катастрофе, а наоборот считали необходимым поддерживать свершившееся освобождение. «На мой взгляд, — писал А.Ф. Керенский в воспоминаниях, — началась революция. Наш долг, как представителей народа <…> приветствовать восставших и вместе с ними решать общие задачи»[183].

В отличие от консерваторов, в народе демократически настроенные представители Русского Зарубежья по-прежнему продолжали видеть главную преобразующую созидательную силу. « Я с радостью видел вокруг преобразовавшихся людей», — писал А.Ф. Керенский впоследствии. По его мнению, в революции проявилась единая воля и солидарность всего народа и именно ему принадлежат все достижения «великой русской революции» и не одна политическая сила не может на них претендовать[184].

В большинстве своем, как мы можем заметить, те, кто в той или иной степени был близок революционным событиям 1917 г., придерживался определенных политических взглядов, не отрешились от них и после вынужденной эмиграции за рубеж, что, в частности, отмечено в исследовании С.В. Онегиной[185], посвященном пореволюционным политическим движениям российской эмиграции.

Совершенно особое место в Русском Зарубежье, безусловно, занимала военная элита, бывшие кадровые офицеры, находившиеся на государевой службе. Как известно, отречение императора Николая II во многом было обусловлено тем, что армия являющаяся гарантом государственной власти, отказалась его поддержать, следовательно, у военной элиты были на это свои мотивы, которые собственно и раскрываются Русским Зарубежьем.

Оценивая события Февраля 1917 г. многие офицеры, отмечали, что власть бездействовала и не проявляла решительности, что и стало финальным аккордом в разрастании незначительного волнения до уровня революции. Так генерал-квартирмейстер Верховного Главнокомандующего, впоследствии активный участник Белого движения А.С. Лукомский, непосредственно контактировавший с императором в первые дни революции, отмечал, что ни сам император, ни его приближенные не восприняли вспыхнувшую в Петрограде революцию всерьез и недооценивали масштабов происходящего, что в дальнейшем и привело к необратимым последствиям – необходимости отречения Николая II от престола[186]. Достаточно низко оценивая политическую дальновидность императора в эти дни, А.С. Лукомский, как и значительное число представителей военной элиты, отмечал его нерешительность, непоследовательность, нежелание идти на уступки. Схожей точки зрения придерживался и генерал П.Н. Краснов, отмечавший растерянность государственных сил в период революционного взрыва[187]. Здесь можно заметить, что авторитет Николая II как политического деятеля, как главы государства среди верхов армии безвозвратно был утерян, также как и среди монархистов. Фактически нежелание подчиняться слабому государю, не способному управлять страной и легитимизировало отказ императору в поддержке.

В этих условиях всеобщей растерянности, армия фактически оказалась между двух огней – государем и народом. Удивительно, насколько единодушно эмигранты отмечали то, что революция – это результат народного недовольства тяжелым государственным положением, не обусловленный влиянием политических партий.

«В этот решительный день вождей не было, была одна стихия. В ее грозном течении не виднелось тогда ни цели, ни плана, ни лозунгов. Единственным общим выражением настроений был клич: — Да здравствует свобода»[188], — вспоминал А.И. Деникин в своих «Очерках Русской Смуты». Признавая тот факт, что «восстание вспыхнуло стихийно, застав всех врасплох»[189], военная эмиграция отмечала, что революцию ждали, ее готовили, но к ней не подготовился никто, ни одна из политических группировок[190]. Именно в этом и крылась, по их мнению, главная трагедия революции – отсутствие руководящих сил, способных обуздать народную стихию и не допустить радикализации последующих событий[191]. «Ни политические партии, ни Государственная Дума не смогли заранее, ощущая приближение революционного взрыва, создать общего плана действий, программы для переходного периода в жизни государства, что обусловило хаос первых дней революции»[192], — писал впоследствии А.И. Деникин.

Именно в этом собственно и виделась причина того, что действия восставших распадались на множество отдельных выступлений без всякой связи и общего руководства[193]. Никто не мог взять ситуацию под контроль и в этих условиях, как отмечал генерал Н.Н. Головин, ключевую роль сыграла Государственная дума. Зачастую именно в действиях этого государственного органа и виделась среди военной интеллигенции Русского Зарубежья причина углубления революции, т.к., по их мнению, Государственная дума направила ее в политическое русло и во многом определила исход[194].

Стремление дистанцироваться и обосновать собственное поведение в дни революции, зачастую пронизывает воспоминания и прочие труды, как политиков, так и военных. Не преодолевая свои созревшие еще до рассматриваемых событий идеалы и предпочтения, одни политики обличают власть, другие – революционный народ; военные упиваются мыслью о кризисе веры в Государя-императора. Оценка первых революционных дней, отречения императора, действий государственных органов – все это свое рода слепок той, общественно-политической чехарды, происходившей в 1917 году, унесенный с собой в эмиграцию. Однако в эмиграции, как уже говорилось, оказались не только те, кто были участниками революции, но и люди далекие от прямого участия в государственных делах – это общественные деятели, философы, литераторы, актеры и прочие представители элитарных кругов интеллигенции. В отличие от политиков и военной элиты, оказавшихся в самом центре разгоревшейся революции и несущих на себе определенную печать ответственности, эти люди имели гораздо больше свободы в своих размышлениях о том, что они видели и чувствовали в революционных событиях.

Ожидая великого обновления, многие из них были заворожены новостью о том, что грянула революция и никто ей не противостоит. «Нынче – 27 февраля 1917 г. Один из величайших и радостных дней для России. Какой день!»[195], — 27 февраля 1917 г. запишет в своем дневнике небезызвестный российских писателей Л.Н. Андреев. Признаваясь впоследствии, что был захвачен идеей и романтизмом революции и напоминал «человека, который восторгается бурей, сидя на берегу»[196], писатель ярко описал смену ожиданий и предвкушений на реальность в своем дневнике. Именно так, пожалуй, менялось настроение и всего общества.

Далекие от реальной политики, но ожидавшие положительных результатов, которые, безусловно, виделись в смене главы государства и либеральных реформах, это обособленное крыло Русского Зарубежья было шокировано и испугано радикализацией революции. Как известно, за отречением Николая II не последовало какого-либо четкого плана действий. Свержение главы государства и его полное отстранение от власти не привело к тому, что насущные проблемы были бы решены.

Наблюдая со стороны происходящее, русская интеллигенция видела причиной краха своих ожиданий, именно отсутствие продуманного плана дальнейшего мирного развития государства, реальных перспектив и готовности российского общества к «народовластию». «Счастливая толпа, гневная толпа, колеблющаяся толпа, свет, блеснувший на мгновение, кровавый развал всего, все было в ту весну и в то лето, кроме быстрых, верных и необходимых мер»[197], — писала в воспоминаниях писательница, журналист Н.Н. Берберова.

Всеобщее бездействие, отмеченное в дальнейшем эмигрантами, становится ключным мотивом в охлаждении чувств к Русской революции, а ее итогом — запись в дневнике Л.Н. Андреев: «Я был глуп, когда ждал для России революции, глуп и также обманут»[198].

Мыслители и общественные деятели Русского Зарубежья, разумеется, так же не остались в стороне от февральских событий. Примечательно, что единой мыслью звучавшей в среде эмиграции было то, что никто не жалел об одном – отречении императора. «Старая власть исчезла, превратясь в прах, и никто не жалел о ней»[199], — вспоминал известный российский социолог П.А. Сорокин. Однако если коснуться дальнейших событий, то в них уже не было сколько-нибудь положительных взглядов (что в целом можно отметить и в неоправдавшихся надеждах политиков, и военных, и многочисленных представителях интеллигенции Русского Зарубежья).

Для русских эмигрантов революция была завершена после отречения не пользовавшегося популярностью в обществе императора и дальнейшее ее продолжение было воспринято как скатывание к анархии. Опасения о дальнейшем углублении революции начали звучать фактически сразу после подписания отречения Николая II. Так 2 марта 1917 г. лидер сменовеховского движения Русского Зарубежья Н.В. Устрялов запишет в своем дневнике: «И все еще не ясно, жутко неясно – что же дальше? Завершилась ли революция? Тогда она едва ли не самая блистательная из всех мировых революций. Или не кончилось?.. <…> Есть тревожные опасения, что левые элементы будут пытаться использовать переворот в пользу старых своих лозунгов – демократическая республика»[200].

Надежды русской интеллигенции на то, что «история вверила, наконец, русское государство самому русскому народу, и народ ответит за него истории»[201] не оправдались. В результате и интеллигенция Русского Зарубежья, в лице общественных деятелей, философов, ученых и прочих, отвернулась от революции[202]. Пьянящая радость сменилась записями в дневниках и воспоминаниях подобного толка: «Ужас. Ужас. Разгром, развал, сплошная демонстрация, стыдно чувствовать себя русским. Да, да, стыдно!.. Вот и русская революция! Теперь понятно, почему были у нас Николай и Распутин. Гниль кругом, всюду распад, разложение…»[203].

Оценивая причины столь быстрого разрушения веры в положительную силу революции, интеллигенция Русского Зарубежья отмечала то, что она не была продумана, не была спланирована и, тем более, не было программы дальнейшего развития страны. Как писал П.А. Сорокин, «русскую революцию начали голодные женщины и дети, требующие «хлеба и селедки», начали с разрушения уличного транспорта и грабежа небольших лавочек и только позже вместе с рабочими и политиками они замахнулись на разрушение такого мощного сооружения, как русское самодержавие»[204].

Русский народ, доведенный фактически до безумия тяготами старого уклада жизни, надломленный неимоверными испытаниями военного времени, не размышлял о том, что будет дальше, кто будет править и какой государственный строй сложится в результате революции. Главная цель для народа было решение насущных проблем, однако растерянность и неготовность действующей власти удовлетворить эти требования народа стали причиной дальнейших событий. Именно в этот момент и начинают возникать политические лозунги. Русская же интеллигенция, впрочем, как и другие представители пореволюционной эмиграции, подведет под Февральской революцией черту, написав свое рода эпитафию по погибшей России.

Выражаясь словами идеолога Белого движения П.Б. Струве, «русская революция оказалась национальным банкротством и мировым позором»[205], «величайшим падением русского народа»[206]. Так из великих ожиданий родилось в сознании русской интеллигенции, как политиков, так и военных, литераторов, мыслителей, ученым и многих других, великая катастрофа, которая и привела их в эмиграцию.

Рассматривая с какими мыслями и идеями российское общество подошло к началу революции 1917 г., мы, безусловно, видим общество находящееся в состоянии острого кризиса, как духовного, мировоззренческого, так и политического. Русское Зарубежья ярко это демонстрирует. Ожидания той части общества, которая впоследствии оказалась в эмиграции, разбросанной по всему миру, как можно отметить, не были столько далеко идущими, как случилось в реальности. Не смотря на то, что Русское Зарубежье в какой-то степени представляет собой «броуновское движение», одна черта в нем все же достаточно четко прослеживается. Прежде всего, это желание отстранения Николая II от власти и отсутствие сожаления от его отречения от престола. Не зависимо от политических взглядов, эмигранты ожидали от этого акта выход из сложившегося кризиса. Однако эти ожидания не были оправданы, что отвернуло их от революции и поставило на противоположную сторону.

Таким образом, мы видим, что русское общество, в лице эмиграции, не было готово к последствиям революции, все первенство в которой оно возложила на народ. Отмечая стихийный лавинообразный характер революции, эмигранты всех толков фактически были вынуждены признать, что ни у кого не было реального плана действий, никто не мог взять ситуацию под контроль, а все действия политических групп были необдуманными и эпизодическими. Эйфория от свержения императора в результате сменилась ощущением надвигающейся катастрофы, фантасмагорические мечты разбились об объективную действительность.

 

 

2.3. Углубление революции и приход к власти большевиков: причины и последствия в восприятии эмиграции

Отречение императора Николая II, создание временно возглавившего государство правительства, хаотичная подготовка к созыву Учредительного собрания и прочие меры, предпринятые после февральских событий 1917 г., не привели к оздоровлению общественно-политической ситуации в России. Кризис кануна революции, как известно, не был преодолен, вследствие чего произошло его углубление и дальнейшая радикализация.

Обращаясь к событиям Октября 1917 г. необходимо отметить, что этот период рассматривается в истории достаточно противоречиво. В советской историографии — это Великая Октябрьская Социалистическая революция, в то время как в современной отечественной исторической науке все чаще дается определение исследуемых событий как государственного переворота, Петроградского вооруженного восстания. Одно известно точно, 24/25 октября 1917 г. произошло событие, повлиявшее на всю дальнейшую историю российской государственности. Практически беспрепятственно в ночь на 25 октября большевики при поддержке красногвардейцев, войск гарнизона, рабочих отрядов и кронштадтских моряков взяли под свой контроль все главные стратегически важные коммуникации столицы, обнародовали воззвание «К гражданам России», объявившее о свержении власти Временного правительства и переходе ее к Военно-Революционному комитету.

Фактически за сутки свершилось то, что ранее было немыслимым и, безусловно, эмиграция Русского Зарубежья неприминула обосновать случившееся.

Как было сказано ранее, подавляющее большинство эмигрантов не желало углубления революции и после свержения императора Николая II, надеялось на ее спад и устранение кризисной ситуации. Однако этого не произошло. Анализируя причины такого поворота событий, эмигранты рассматривали, прежде всего, настроение народных масс и действия Временного правительства.

Вопрос народовластия в России будоражил умы либеральной и демократической интеллигенции задолго до революции 1917 г. Конец 60-х – начало 70-х гг. XIX века был ознаменован идеями А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского, хождением в народ и мечтами о его свободе. Однако приближение к искомой свободе вызвало обратную реакцию среди эмигрантов. « «Мы» думали, что открывая все двери зверинцев, все хлева и конюшни, ломая все загороди и выпуская искалеченных неволей зверей и скотину, мы немедленно введем их в кабинет и в дружески серьезной беседе обсудим и постановим, как жить нам дальше»[207], — писал в феврале 1918 г. Л.Н. Андреев.

Последствия Февральских событий убедили представителей Русского Зарубежья в том, что русский народ был не готов к тому, чтобы стать «свободным». Сама практика народовластия, по замечанию представителей Русского Зарубежья, воспринималась русским мужиком как всевластие, вседозволенность, вольница. Подогревала эту идею и демократическая пресса, которая после объявления свободы слова приобрела «ярко демагогический характер»[208]. Как писал Н.Н. Головин, в народном понимании «политическая свобода обозначала свободу делать, что вздумается»[209]. Все это было результатом малограмотности, не сформированной политической культуры у подавляющего большинства населения[210].

В тоже время, как отмечали эмигранты, русскому народу было свойственно стремление к подчинению сильной волевой власти, которая взяла бы «опеку» над ним.

В этих условиях крайне показательны оценки Русским Зарубежьем Временного правительства, его политических действий и программы. Придя к власти, но по факту тяготясь ей, русская интеллигенция не представляла для народа силу авторитетную и легитимную. «Благородные идеалисты, эти люди не знают азбуки государственного управления. Они сами не ведают, чего хотят, а если бы и знали, то все равно не смогли бы этого добиться»[211], — писал о членах Временного правительства социолог и активный общественный деятель П.А. Сорокин.

Одной из главных роковых ошибок Временного правительства, с точки зрения пореволюционной эмиграции, было то, что оно не понимало и не осознавало первоочередных нужд народа, не пыталось привлечь его на свою сторону простыми и понятными лозунгами. Как отмечал генерал Н.Н. Головин, «обеспечение политических свобод Временное правительство видело в немедленном проведении в жизнь наиболее прогрессивных форм демократии. Временное правительство не учитывало полной незрелости русских народных масс. Примитивному мышлению этих масс были лучше понятны более примитивные формы народовластия. Такой понятной для них формой и были Советы»[212].

Временному правительству были свойственны не адаптированные к российской реальности идеи. Провозглашенные демократические свободы и идеалы взамен «самодержавного деспотизма», не решили насущных проблем, на волне которых и созрела Русская революция – вопрос о мире, земле и власти. Вся деятельность правительства, как считали эмигранты, сводилась к тому, что оно только «отменяло, упраздняло, расформировывало, разрешало»[213]. Мыслитель Г.П. Федотов, сравнивая Февральскую революцию и Октябрьский переворот, отмечал, что Временное правительство погубило то же самое, что и царскую власть – нерешительность[214]. «Бессилие старой власти перешло по наследству и к новой власти»[215], — писал в свою очередь генерал Н.Н. Головин.

Подобно царскому правительству, Временное правительство верило в то, что все само по себе уладится с течением времени и боялось предпринимать какие-либо меры, требующие личной ответственности, вместо этого были хаотичные собрания, второстепенные отлагательные действия, оттягивание решений. Об этом говорили и являвшимися членами правительства П.Н. Милюков и В.Д. Набоков[216], и многочисленные представители русской общественности[217], и литераторы[218], и ученые[219], и военные[220].

П.Н. Милюков видел причину такого поведения членов Временного правительства в том, что оно не стало преемницей Царского правительства и обрекло себя на неустойчивое, шаткое положение в стране, так как необходимо было сохранить конституционную монархию до Учредительного собрания, но этого не произошло[221]. А.Ф. Керенский оправдывал Временное правительство существованием двоевластия: Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов, утверждая, что первый государственный орган воспринимался населением как «буржуазный», а второй – как истинно демократический, народный[222], в связи с чем Временному правительству народ не доверял. Однако итог был один – беспрепятственное низложение и последующий приход к власти большевиков.

Как известно, большевики практически не скрывали своих планов по захвату власти, однако Временное правительство каких-либо активных действий не предприняло, недооценивая их влияние в народе[223]. В условиях военного времени и революции необходима была сильная власть[224], однако Временное правительство ей не являлось, как представлялось среди эмиграции. «При этих условиях невозможно было рассчитывать на самоограничение революционной демократии и надеяться на удержание народного движения в рамках буржуазной революции»[225], — вспоминал впоследствии А.И. Деникин.

Эмиграция была вынуждена признать что, то чего не смогла дать в своих воззваниях «законная власть» Временного правительства, смогли ясно, красочно и доходчиво пообещать большевики. В информационной войне, выражаясь современным языком, они одержали убедительную победу. В результате, сила была на их стороне. Именно в них народ и увидел сильную, а, следовательно, и легитимную власть[226]. «Октябрьский переворот стал возможным и таким удобоисполнительным только потому, что исчезло осознание существования власти, готовой решительно отстаивать и охранять гражданский порядок»[227], — писал В.Д. Набоков.

Неподготовленность народа к собственной безграничной свободе действий и неготовность Временного правительства взять реальную власть в свои руки, представ перед народом гарантом решения насущных тягот стало с точки зрения Русского Зарубежья той благоприятной почвой, на которой и восторжествовала в итоге власть большевицких Советов.

Это событие в восприятии эмиграции стало бесповоротным необратимым падением старой России. Падение Временного правительства как последней связующей нити между вековыми российскими традициями, обычаями, культурными ценностями и Новой Россией превратилось в личную трагедию, окончательно отвратив от революции[228]. «Восстание тьмы против знания, глупости против ума[229], — писал о приходе большевиков к власти Л.Н. Андреев, — это переворот – но переворот с ног на голову. Все – кверху ногами. Бессмысленное, не воображаемое даже воображением, становится единственно реальным и сущим»[230]

Богослов С.Н. Булгаков вложил в слова героев своего произведения «На пиру богов (Pro и contra). Современные диалоги», всю трагедию, которую переживала в этот момент эмиграция: « Погибло, все погибло! Умерло все, и мы умерли, бродим как живые трупы и мертвые души»[231].

Окончательный разрыв с революционным романтизмом, разрушение мечты о свободном демократическом обществе для либералов и демократов, падение истинно желаемой государственности для консерваторов привело российское общество в конфликт, результатом которого и стал собственно феномен «исхода из России». Октябрьские события окончательно разделили российское общество на два враждующих лагеря и предопределило последующее вытеснение лагеря побежденных далеко за пределы родного государства.

Итак, характерной чертой пореволюционной русской эмиграции является то, что кризисная ситуация, сложившаяся накануне 1917 г. не являлась для нее тайной. Не смотря на наличие разного рода разногласий и противоречий среди Русского Зарубежья открыто прослеживается несколько факторов, по которым революция и последующий приход к власти большевиков стал возможен – это самодержавная власть, русская интеллигенция и Первая Мировая война 1914-1918 гг. как катализирующая сила. Именно наслоение всех этих трех факторов в один исторический момент, в восприятии эмиграции, привело к падению сдерживающего барьера – духовных и моральных ценностей русского народа, за которыми и последовали революционные события. Они в свою очередь хотя и предсказывались многими, но все же потрясли общественность своей масштабностью. Для русской эмиграции, стоит заметить, они в той или иной степени были желанными, от них ожидали нового государственного обновления, реформ, оздоровление народных настроений. В виду этого для эмиграции отречение императора Николая II не являлось трагедией и было даже воспринято с ликованием. Однако дальнейшие события радикально изменили настроение эмиграции в отношении революции. Отсутствие сколько-нибудь сильной, реально готовой к управлению страной политической силы, по мнению эмиграции, привело к углублению революции и ее радикализации, которую она не желала. Именно в этот момент революция начинает восприниматься как катастрофа и «великое падение русского народа». Заметим, русская эмиграция была вынуждена признать большую близость большевистских лозунгов к народным чаяниям в противовес хаотичным, непоследовательным и сложным для восприятия перспективам Временного правительства.

Свершившийся в октябре 1917 г. переворот окончательно, таким образом, разрушил иллюзии эмиграции о созидательной силе революции, рожденные в первые ее дни.

Глава III РОССИЙСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ И СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ В ПЕРИОД СТАНОВЛЕНИЯ И УКРЕПЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ

3.1. Образ Советской власти в представлениях Русского Зарубежья в пореволюционный период

Колоссальное значение в 20-30 е гг. ХХ в. приобретает общественное мнение и стереотипы, рожденные под его воздействием. Именно существование последних становится определяющим индикатором в оценке и интерпретации тех или иных исторических событий или явлений. Российская пореволюционная эмиграция, безусловно, не могла остаться в стороне от общемировых тенденций в столь сложном для себя положении.

Представления российской эмиграции о Советской власти, своем главном оппоненте, зачастую складывались стихийно на основании личных впечатлений, из отрывочных сообщений, поступавших из Советской России, а нередко и на слухах и домыслах. Без сомнений, вынужденные изгнанники не могли не испытывать определенной ненависти к власти большевиков, что привело к складыванию в среде эмиграции определенного стереотипа в отношении Советской власти, воплотившейся в образе «Красного врага»^[232].

С чего же начал складываться образ «Красного врага»? Одним из первых моментов, который подмечали и ставили во главу угла эмигранты, было утверждение о том, что большевики, захватившие власть в Октябре 1917 г., являлись своего рода «Пятой колонной», финансируемой и пользовавшейся неограниченной поддержкой Германского Генерального штаба, стремившегося устранить Россию арены Великой войны. Как писал бывший деятель Временного правительства А.Ф. Керенский: «если бы Ленин не пользовался мощной пропагандистской, технической поддержкой, не имел в своем распоряжении германских шпионов, ему никогда не удалось бы погубить собственную страну»^[233]. Этой же точки зрения придерживались и такие представители Русского Зарубежья как лидеры либерального политического движения П.Н. Милюков и В.Д. Набоков^[234], активный общественный деятель социолог П.А. Сорокин^[235], а так же военные деятели и активные участники Гражданской войны генералы А.И. Деникин^[236], Н.Н. Головин^[237] и мн. др.

Однако стоит отметить, что в среде Русского Зарубежья также существовало мнение о том, что большевики отнюдь не являлись слепым оружием в руках германской агентуры, а осуществляли двойную игру только с целью реализации собственных интересов^[238]. В частности, писатель Л.Н. Андреев отмечал в своем дневнике: «Для меня несомненно, что Ленин и другие первоначальные большевики пользовались Германскими деньгами и услугами. <…> но это вовсе не значит, что сам Ленин был германским агентом, — нет, здесь была двойная игра, чрезвычайно сложная и крайне интересная. <…>Ленин брал у немца деньги в уверенности, что этими марками он подожжет не только Россию, но и Германию»^[239].

Тем не менее, не смотря на разность в постановке вопроса (были ли большевики немецкими агентами или просто пользовались помощью Германии для достижения своих целей), ответ Русского Зарубежья был единым – большевики запятнали себя связью с Германией и предали свою Родину. Кроме того, взгляд на большевиков как на ставленников Германии, как на «пятую колонну» формально давал повод для продолжения борьбы с Советским режимом. Недаром, называя Советскую власть коммунистическим игом, идеолог Белого движения П.Б. Струве призывал Русское Зарубежье к активным действия. «Необходимо освободить Родину от коммунистического ига. Разом и навсегда. Начертывая эти слова, мы ясно сознаем, что ставим задачу огромную, призываем к усилию непомерному. Но иначе быть не может. <…> с мерзостью и позором коммунистического ига не может быть никакого примирения, а необходима неустанная, растущая в своей деятельности героическая борьба»^[240] — взывал П.Б. Струве со страниц «Возрождения».

Следующим компонентом, составляющим целостный образ «Красного врага» является представление Русского Зарубежья о Красной Армии как о карательном полусредневековом органе Совдепии. Проводя параллели между имперской армией, а затем Белой армией и военными силами организованными Советской властью, эмигранты зачастую подчеркивали то, что Красная Армия комплектовалась из преступных элементов и в отличие от Старой Армии представляла собой исключительно разрозненные бандитские отряды. В частности, эту точку зрения отстаивал генерал Н.Н. Головин. Именно ему принадлежат слова о том, что Красная Армия формировалась в значительной степени из преступных элементов и вследствие этого «по своему внутреннему содержанию и внешнему облику подходила скорее к типу разбойничьих шаек, чем регулярной армии»^[241] и о том, что весь преступный элемент привлекался в ряды большевиков и становился их соратниками и это имело громадное, действенное значение^[242].

В свою очередь В.В. Шульгин писал: «красные – грабители, убийцы, насильники. Они бесчеловечны, они жестоки. Для них нет ничего святого… они отвергли мораль, традиции, заповеди Господни. Они презирают русский народ. Они озверелые горожане, которые хотят бездельничать. Грабить и убивать»^[243].

Перед простыми обывателями Русского Зарубежья видится образ диких, озверелых существ, не знающих морали и жалости. Однако иногда этот образ дополняется крайне низменными и в тоже время комичными описаниями. Так писатель А.И. Куприн в одном из своих произведений описывает свое первое знакомство с «красными» следующим образом: «Гатчина вдруг переполнилась нагнанной откуда-то толпой отрепанных до крайней степени, жалких, изможденных, бледных красноармейских солдат. По-видимому, у них не было никакого начальства, и о дисциплине они никогда не слышали. <…> они просили милостыни, подбирали на огородах оставшуюся склизкую капустную хряпу и случайно забытые картофелины, продавали шейные кресты и нижние рубахи, заглядывали в давно опустевшие помойные ямы»^[244].

Как мы видим, вооруженные силы Советской России также представлялись не в самом лучшем свете. Мнение о том, что большевики опираются на бандитские шайки, безусловно, не добавляло положительных черт к общему представлению о Советской власти.

Значительное число эмигрантов было убеждено в том, что власть большевиков держится исключительно на непрекращающемся терроре, на страшным средневековых пытках и массовых убийствах, на борьбе не только с инакомыслящими, но и с простыми обывателями. «Власть на крови» — вот что такое большевизм, по мнению эмиграции.

Огромное влияние на представление эмиграции о кровожадности и садизме большевиков оказала работа историка-эмигранта С.П. Мельгунова «Красный террор в России: 1918-1923»^[245]. Пожалуй, эта работа наиболее полно вобрала в себя представления эмиграции о большевистском терроре. Именно на нее представители Русского Зарубежья ссылались, говоря о злодеяниях Советской власти. Подробно описывая все методы борьбы с контрреволюцией, с инакомыслящими, с подозрительными и просто обывателями, все зверские случаи пыток и насилия, С.П. Мельгунов, так или иначе, создает садистский образ большевизма. Однако вопрос о достоверности приведенных историком данных остается открытым. Впоследствии, на исследования С.П. Мельгунова ссылались Н.Н. Головин, А.И. Деникин и мн.др.

В частности, генерал Н.Н. Головин, называл красный террор – главным методом большевистской власти, считая его целенаправленным истреблением противников^[246]. «Освобожденные от всяких моральных норм, — писал Н.Н. Головин, — ближайшие исполнители теории Ленина изощрялись в изыскании способов получить признания своих жертв всевозможными пытками. Палачи же устроили из казни своеобразный спорт опьяненных вином и кокаином людей, кончавших нередко свою карьеру в доме сумасшедших»^[247].

Представлениями о жестокости и садистских наклонностях большевиков образ «красного врага» не был исчерпан эмиграцией. Особое внимание Русское Зарубежья уделяло антикультурной составляющей большевизма. Подавляющее большинство эмигрантов с отвращением и призрением описывали жизнь в «Совдепии». Так, один из представителей московской профессуры, оказавшись заграницей, писал с насмешкой о большевистских нравах: «правящий класс Российской Социалистической Федеративной Советской республики (эр-эс-эф-эс-эр) имели в то время весьма смутное представление о назначении ватерклозетов»^[248]. А идеолог Белого движения В.В. Шульгин в свою очередь, описывая то, что он увидел, нелегально побывав в Советской России через несколько лет после своей эмиграции, восторженно отмечал, что он был невероятно удивлен, что в Советской России есть шоколад, что ездят по улицам чистые трамваи, есть гостиницы, что не бьют и не насилуют на улицах, и незнакомый человек вернет вами потерянную вещь^[249]. То есть в представлении российской эмиграции при большевиках всего это не могло быть и вызывало, как уже было сказано, невероятное удивление.

По мнению большинства представителей Русского Зарубежья, с установлением в России Советской власти, пали внутренние моральные ограничения, начался всеобщий разгул, была уничтожена великая национальная культура, Россия погрузилась в Средневековье.

Описывая ужасы и аморальную атмосферу советского режима, социолог П.А. Сорокин отмечал в одной из своих статей, что «Россия превратилась в «клоаку преступности» и «население ее в сильной степени деградировало в моральном отношении»^[250]. Причем, по мнению П.А. Сорокина, именно партия коммунистов сделала значительный вклад в развращение русского народа^[251]. В частности, он отмечает, что объявив прежние моральные нормы «мещанско-буржуазными» предрассудками, большевики спровоцировали рост преступности, насилия, разврата.

Яростно обличила Советскую власть и поэтесса З.Н. Гиппиус. По ее мнению, вся большевистская политика была направлена на «изничтожение будущих поколений». «Детям внушается беззаконие и принцип «силы как права», фактически дети превращены в толпу хулиганов», — пишет в своих заметках поэтесса^[252]. Схожие обвинения звучали из уст таких литературных деятелей как А.И. Куприна^[253], Д.С. Мережковского^[254], Л.Н. Андреева^[255], И.А. Бунина^[256]. и т.д.

Стереотипное восприятие Советской власти в пореволюционный период ярко демонстрирует эмигрантская газета правого толка «Возрождение»: «Над Россией висит зло, разрушая Ее тело, разъедая Ее душу, борясь с началами духовного Ее возрождения. Это зло точкой своего приложения имеет Советскую, коммунистическую власть, и эту силу зла мы ненавидим каждой частицей нашего духа»^[257].

Таким образом, в среде Русского Зарубежья был рожден крайне негативный образ Советской власти, одаренный ореолом государственных изменников, бандитов, извергов и крайне аморальных бескультурных существ^[258]. Именно этот образ стал одним из основных средств манипуляции общественным мнением и легитимизующий борьбу с властью Советов любыми средствами и методами.

3.2. Борьба с большевизмом: путь войны

Приход к власти партии большевиков в результате Октябрьского вооруженного переворота 1917 г. открыл путь для окончательного разделения российского государства на два непримиримых лагеря – сторонников и противников революции, закономерным итогом которого становится Гражданская война и формирование Белого Движения, направившего свои силы на сопротивление распространению советской власти.

Особенностью пореволюционного периода стала характерная убежденность русской эмиграции в том, что власть большевиков слаба, беспочвенна и скоро рухнет[259]. В.Д. Набоков вспоминал: «В это время все – мы в том числе – ни минуты не верили в прочность большевистского режима и ожидали его быстрой ликвидации»[260].

Однако как показала действительность попытки вооруженного сопротивления и борьбы против распространения на территории бывшей Российской империи Власти Советов не привели к долгожданному итогу, эмиграция, которая изначально воспринималась как краткосрочная, временная, затягивалась. В этих условиях для эмиграции начался новый этап осознания будущности своего Отечества, оценки собственных действий в годы Гражданской войны, ставшей водоразделом между Россией самодержавной и Россией советской. Примечательно, что для пореволюционной российской эмиграции сам факт необходимости вооруженной борьбы против большевиков не вызывал удивления или каких-либо сомнений. Восприятие большевиков как захватчиков, создание в среде беженцев-эмигрантов определенного стереотипа в их отношение, рождение образа «Красного врага», «Красной угрозы» фактически сделало внутреннюю вооруженную борьбу в России легитимным явлением. Генерал Н.Н. Головин отмечал: «Картина запломбированного вагона, в котором был доставлен в Россию Германией Ленин со своей свитой, останется навсегда врезанной в их память (имеется в виду память сторонников Белого движения – прим. – автор). Денежная помощь, которую принимали большевики от Германского генерального штаба, еще теснее свяжет в их представлении обе эти действовавшие против России силы. Поэтому борьба с большевиками принимала для них не характер Гражданской войны, а являлось продолжением большой войны»[261].

Гораздо более сложно выглядит отношение Русского Зарубежья к участию в борьбе с большевиками других стран. Именно эта проблема стала одним из первых спорных вопросов и внесла в общественно-политические дискуссии эмиграции очередную тему для полемики. Не смотря на то, что необходимость освобождения России от «красного врага» была бесспорной аксиомой[262], средства и методы все же вызывали в среде эмиграции разногласия.

Восприятие прихода к власти большевиков как успешно разыгранного Германией тактического шага в рамках Первой Мировой войны, с одной стороны, побуждало необходимость свержения «немецких ставленников», чему не противоречило использование помощи стран Антанты, в которую входила Россия; с другой стороны, действия союзнических сил должны были развернуться уже не на территории третьих стран, а непосредственно в самой России, т.е. необходимо было признать пребывание иноземцев и их действия законными.

Все же для подавляющего числа эмигрантов помощь союзников воспринималась как спасительное благо. Этой помощи ждали, ее просили, ее требовали. Отсутствие содействия в борьбе с большевизмом воспринималось как предательство. «Неужели есть какая-нибудь страна, какое-нибудь правительство (не большевиков), — отмечала в своих дневниках поэтесса З. Гиппиус, — думающее, что может быть, физически может – мир с ними? <…> В кармане у них уже готовые составы «национальных» большевистских правительств любой страны. <…> Каждое правительство каждой страны, — какой угодно, хоть самой Америки! – подписывая «мир» с большевиками – подписывает, прежде всего, смертный приговор себе самому»[263].

Интервенция в данном случае воспринималась не как захват, а как освобождение. Однако выжидательная тактика союзников, их непоследовательность, отсутствие активных действий против большевистского правительства вызывало со стороны эмиграции острую критику. Так писатель А.И. Куприн вспоминал: «Англичане, обещавшие подкрепить движение белых на Петербург своим военным флотом, безмолвствуют и лишь под занавес, когда большевики в безмерно превосходных силах, теснят, окружают белую армию и она уже думает об отступлении, лишь тогда перед Красной Горкой появляется английский монитор и выпускает несколько снарядов с такой далекой дистанции, что они никому и ничему вреда не приносят. <…> Лучше бы англичане совсем не обещали, чем дать обещание и не исполнить его»[264].

Все же, как было уже сказано, не для всех эмигрантов военная интервенция воспринималась столь положительно даже в первые годы эмиграции. Если для одних «призвание» иноземцев воспринималось как спасение, то для других это было роковой ошибкой антибольшевистского движения. Так Н.А. Бердяев считал, что «старый мир кончился и никакой возврат к нему невозможен и нежелателен»[265]. «Я относился очень враждебно ко всяким интервенциям извне, к вмешательству иностранцев в русскую судьбу»[266], — вспоминал философ.

Не столь однозначно воспринималась помощь союзников и среди самих участников Белого движения, находящихся в сердцевине Гражданской войны. Как отмечал генерал Н.Н. Головин, в Белом движении была слишком «преувеличенная вера в союзников, которая принесла потом массу разочарований»[267]. Действительно, в первые послереволюционные дни и среди формировавшихся Белых армий, и среди русской эмиграции, наблюдающих эти события со стороны, надежд на союзническую помощь было более чем достаточно, в особенности среди русского генералитета[268].

Управляющий военным министерством в правительстве адмирала А.В. Колчака генерал-лейтенант барон Алексей Павлович фон Будберг так отзывался о возможности сотрудничества с союзниками: «Когда розовые оптимисты начинают говорить, что народ молится, чтобы мы вернулись, то я возражаю <…>. Остановить разложение сейчас можно только, увы, с помощью варягов, при полном устранении собственных спасителей <…> взращенных на соусе революционного разложения»[269]. Однако он же позднее признает, что союзникам не нужно было восстановление прежней сильной России, каждый из них преследовал собственные цели в «помощи» Белому движению[270]. С разочарованием барон запишет 2 ноября 1918 г. в своем дневнике: «На нас рычат все; на днях японцы пригрозили даже нападением на личный конвой Плешкова за то, что начальник конвоя отнял у японских солдат избиваемого ими русского. Американские солдаты на станции Пограничной избили нашего коменданта; итальянцы разгромили товарный поезд… Недурны первые цветочки дружеской интервенции. Vae vistis! (горе побежденным) »[271].

В тоже время отсутствие союзнической помощи воспринималось как прямая игра на стороне большевиков, что также прослеживается в материалах Белого Архива. В донесении командующего Западной Добровольческой Армии полковника П.Р. Бермонт-Авалова от 16 октября 1919 г. ясно звучит упрек и обвинение в сторону союзников: «союзнические корабли, находящиеся в Рижском заливе, в предыдущих боях с большевиками быстро уходили в море, не оказав поддержки, борющимся с большевиками. <…>Второй день союзный флот засыпает снарядами мой первый казачий пластунский полк и мирное население в Тарнсберге, проливая русскую кровь, как видно в благодарность за героическую помощь русских своим союзникам во время войны. Я должен усмотреть в этом поддержку врагов России – большевиков»[272].

Однако по мере отступления Белых армий над русской эмиграцией нависла еще более глобальная проблема – осознание морального разложения тех, на кого возлагались все надежды на спасение России от большевизма, а именно белых. Идеолог Белого движения В.В. Шульгин рисовал идеал Белого защитника, делая его почти святым, непогрешимым: не грабит, убивает только в бою, не причиняет вреда мирному населению, поклоняется святыням, блюдет честь и порядочность. «Белые питают отвращение к ненужному пролитию крови и никого не ненавидят. Если нужно сразиться с врагом, они не осыпают его ругательствами и пеной ярости. Они рассматривают наступающего врага холодными, бесстрастными глазами… и ищут сердце… <…> Белые хотят быть сильными только для того, чтобы быть добрыми…»[273], — характеризовал образ белых воинов В.В. Шульгин.

Тем не менее, как впоследствии признавались эмигранты, реальная сущность Белого движения была далека от чаемого образа. При всем при том, что тот же В.В. Шульгин был ярым сторонником Белого дела, он подчеркнул: «увы, орлы не удержались на «орлиной» высоте»[274]. В многочисленных воспоминаниях участников Гражданской войны, оказавшихся в дальнейшем на чужбине, проскальзывает тема морального разложения Белых армий[275]. Спекуляция, мародерство, насилие, жестокость и разгул – становятся неприглядной частью памяти о повседневности Белого воинства.

Объясняя причины поражения Белого движения, полковник Я.М. Лисовой[276] так характеризовал одну из них: «падение дисциплины в войсках, что выражается в утрате многими из них чувства уважения к казенной и частной собственности, а так же в отсутствии воздержания от разного рода излишеств (можно с уверенностью сказать, что эти данные в значительной степени ослабили чувства симпатии населения к Добровольческой Армии)»[277].

Все это ставило под сомнение в среде эмиграции не только возможность продолжения борьбы с большевизмом, но и ее необходимость. Неудачное окончание для Белого движения и всей эмиграции Гражданской войны привело к тому, что Русское Зарубежье неофициально разделилось на два лагеря – сторонников продолжения военных действий против Советской власти и их противников[278].

Продолжение существования непримиримого и воинствующего духа среди части эмиграции положило начало созданию воинских союзов, братств, отрядов, готовых при малейшей возможности направить свои силы против Советской власти и избравших тактику индивидуального террора против нее[279].

Тем не менее фиаско военного насильственного пути борьбы с большевизмом привело к осознанию части Русского Зарубежья более глубинных основ существования большевистской власти в России, что в свою очередь заложило основы изменения отношения к ней среди эмиграции.

3.3. Общественно-политические движения Русского Зарубежья на пути преодоления образа «Красного врага»: новая тактика борьбы и примирение

Долгий период времени в Отечественной исторической науке преобладало мнение об исключительной консервативности и враждебности Русского Зарубежья по отношению к Советской власти[280]. Однако введение в открытый доступ ранее неисследованных исторических источников заставляет воспринимать пореволюционную эмиграцию как гораздо более сложное явление российской истории, чем это представлялось ранее. Во многом именно это обуславливает увеличение интереса к изучению общественно-политической жизни Русского Зарубежья среди современных исследователей[281].

Как уже было сказано ранее, после поражения Белого движения в Гражданской войне в среде русской эмиграции возникают сомнения о возможности и, что интересно, необходимости вооруженного свержения Советской власти в России. Проигранная Белым делом война заставляет искать новые подходы к установившемуся в России режиму.

Одним из первых, кто открыто заявил о необходимости сменить методы борьбы и прекратить насилие, стал П.Н. Милюков[282], в годы войны стоявший иных позициях и ратовавший за иностранную военную интервенцию[283]. Оценивая возможность свержения большевиков извне, с помощью силы, он пришел к отрицательному выводу. Однако это не означало принятие им Советской власти. Тактика войны в его концепции восстановления России сменилась на «новую тактику» — выжидательную, направленную исключительно на идеологическую, духовную борьбу с большевизмом. «В 1921 г. нельзя жить чувствами 1917 г.»,[284] — считал П.Н. Милюков. Отбросив возможность насильственной ликвидации Советской власти, продолжение военной интервенции в Советскую Россию, он стал основоположником идеи о внутреннем преодолении большевизма, о его самостоятельном перерождении. Главную ставку, утверждал П.Н. Милюков, «нужно делать на самоликвидацию Советов, их перерождение под воздействием внутренней борьбы российского народа»[285]. В этих условиях эмиграции отводилась лишь одна роль – роль духовных проводников, готовых вернуться в Россию после внутреннего перерождения большевизма.

Подобная идея далеко не сразу получила одобрения эмиграции, которой была назначена тактика пассивного выжидания, а возможность того, что большевизм переродится или будет низвергнут русским народом подвергалась сомнению. Однако постепенная нормализация жизни в Советской России и ее восстановление после отгремевшей кровопролитной Гражданской войны сделали «новую тактику» П.Н. Милюкова более привлекательной. Действительно, в этот период времени в Советской России начались значительные изменения. Прежде всего, это решение Х съезда РКП (б) о реализации Новой экономической политики (март 1921 г.), сочетавшей в себе черты рыночной и плановой экономике; образование Союза Советских Социалистических республик (30 декабря 1922 г.), фактически собравшего воедино наибольшую часть территории бывшей Российской империи; постепенное отстранение от власти наиболее одиозных лидеров революции, в особенности Л.Д. Троцкого (1927 г.).

Все это способствовало тому, что постепенно идеи П.Н. Милюкова начали обретать сторонников и последователей, сначала среди однопартийцев, затем и других представителей Русского Зарубежья. Развивая его концепцию будущего развития России В.А. Маклаков, поплатившийся впоследствии за это собственной жизнью, отметит: «при таком процессе не будет перелома: большевизм в целом не будет держать ответа перед Россией. В сущности, большевики и не будут низвергнуты; они останутся хозяевами России; будет преемственность между Россией большевистской и Россией будущей <…>. Не будет морального удовлетворения, что предатели получат возмездие от России. Они поедят друг друга сами, и сам большевизм исцелит большевизм»[286]. В.А. Маклаков, как партийный соратник П.Н. Милюкова, был убежден, что большевики сами осознают, что идти прежней дорогой радикализма и террора невозможно, после чего они сами устранят из своего числа тех рьяных и одержимых фанатиков, которые привели Советы к власти и Россия вернется на прежние великодержавные позиции. Схожие мысли высказывали и такие общественные деятели как Н.А. Бердяев[287], А.В. Бобрищев-Пушкин[288], В.В. Шульгин[289] и др.

Философ Н.А. Бердяев вспоминал: ««я относился совершенно отрицательно к свержению большевизма путем интервенции. В Белое движение я не верил и не имел к нему симпатии. Это движение представлялось мне безвозвратно ушедшим в прошлое, лишенным всякого значения и даже вредным. Я уповал лишь на внутреннее преодоление большевизма. Русский народ сам освободит себя»[290]. Полемизируя с идейным вдохновителем Белого движения П.Б. Струве, с которым по этой причине оказался на долгое время в ссоре, Н.А. Бердяев писал ему: «… Спасение России придет не от гражданской войны, извне, не от Деникина и Врангеля <…>. Я верю в эволюцию России и русского народа. <…> Я очень верю в органические жизненные процессы в самом русском народе, в духовное перерождение России, которое приведет изнутри и к социальным политическим изменениям, и не верю во всякие заговоры и всякие перевороты извне. Сначала революция должна быть преодолена духовно русским народом, а потом уже политически. Я знаю, что той единой, целостной России моих предков, в возврат которой Вы верите, больше не будет. <…> Грядущая Россия будет создаваться теми, кто в революции <…> разделили судьбу русского народа и остались в России»[291].

Путь войны вымотал и обессилил и часть военной элиты Русского Зарубежья, усомнившейся в его необходимости. Все чаще звучавшие разговоры о «внутреннем преодолении» большевизма без внешнего вмешательства, в 20-30- е гг. породили в их среде надежды на «Русского Бонапарта». Безусловно, исключительно на народную силу эмигранты-военные не полагались, в отличие от интеллигенции и некоторых политиков. Свойственный им поиск сильной личности, способной реставрировать прежние самодержавные порядки, подобно Бонапарту после Великой Французской революции, воплотился в образе советского маршала М. Тухачевского[292]. Его дворянское происхождение, сильная, харизматическая личность, закаленная в условиях революционной бури делали его среди военной эмиграции достойной кандидатурой для того, чтобы вернуть Россию на истинный путь развития.

В частности, активно отстаивал идеи бонапартизма генерал А. фон Лампе. В своем дневнике он запишет 12 марта 1923 г.: «Мне кажется, что монархистам придется перейти к идеям прямого бонапартизма. Я лично считаю, что царем на Руси должен быть тот, кто сумеет этого добиться… Это возможно только внутри самой России!»[293].

Идея о «Внутреннем перерождении» большевизма, о «невмешательстве» и «Русском Бонапарте» настолько укрепилась среди военной эмиграции, что уже в феврале 1922 г. начальник информационного отделения штаба П. Врангеля, полковник А. Подчертков должен был констатировать, что «даже в верхи старого генералитета и кадрового офицерства все более проникает мысль о бесцельности борьбы с большевизмом, о необходимости примириться с ним и честно, не вдаваясь ни к какую политическую игру, работать с Советской Россией на пользу общему «национальному» делу»[294].

Фактически идея о «внутреннем преодолении большевизма» и его перерождении в той или иной форме, представляемой эмигрантами, не сводилась к принятию Советской власти и прекращению борьбы. Однако это борьба становилась борьбой духовной, мировоззренческой, а основное поле битвы должно было развернуться в России. Кем должны были быть ликвидированы большевики – народом, «Русским Бонапартом» или самоликвидироваться – ответ на этот вопрос со свойственной русской эмиграцией разноголосицей не был однозначным. Тем не менее, «коммунизм должен быть преодолен, а не уничтожен»[295] — писал Н.А. Бердяев.

Другая часть Русского Зарубежья пошла еще дальше. Жизнь вдали от родного Отечества для многим оказалась более бесцельной и пустой, нежели в сильно изменившейся, но все же России. Удрученный жизнью в эмиграции известный писатель Андрей Белый в отчаянии констатировал: «пишут об ужасах современной России; есть ужасы – да <…>. Вывод? России грозит вырождение. Нет. Почему? Потому, что все то, о чем пишут, все – правильно; и неправильно все-таки: очень много замолчано; обо многом не пишут… <…> светлые стороны современной России – в тени: они скрыты, во-первых, — намеренно; во-вторых, — по незнанию <…>; в-третьих: о светлом труднее писать <…>. Россия «смердящая» оглашена на весь мир, а Россия «живая» — почти неизвестна …»[296].

Не отрицая всех негативных перегибов большевизма, определенная часть эмиграции все же видели в установлении советского режима «закономерный исторический этап в развитии российской национальной уникальности»[297]. Одними из главных проводников данного направления в среде эмиграции являлись представители движения сменовеховцев и евразийцев. Так лидер сменовеховского движения Н.В. Устрялов писал: «ясно, как Божий день, что Россия возрождается. Ясно, что худшие дни миновали, что революция из сил разложения и распада стихийно превращается в творческую и зиждительную национальную силу. Вопреки ожиданиям, Россия справилась с лихолетьем»[298]. В свою очередь другой яркий представитель сменовеховского движения Ю.Н. Потехин писал в своей статье «Физика и метафизика русской революции», что «несовершенства и уродливости Советской системы сегодняшнего дня – только зигзаги на верном историческом пути России. Этот зигзаг выпрямится в широкую самобытную дорогу подлинного прогресса, когда вместе с народом пойдет на практическое дело интеллигенция»[299].

Представители евразийского движения высказывали еще более глубокие взгляды на саму сущность рождения Советского режима и перспективы развития России под руководством большевиков. Анализируя деятельность большевиков, евразийцы в большинстве своем считали, что на Советскую власть была возложена историческая миссия, которая заключалась в том, что они, изолируя Россию от Запада, «находящемся в серьезном духовном и социальном кризисе», вопреки своим политическим целям, вели страну на самостоятельные духовные пути[300]. Как писал Р. Гуль в своей статье «Иллюзия примирения», «в послеоктябрьской России – СССР – евразийцы увидели особый «евразийский мир», долженствующий пойти своим особым путем»[301].

Безусловно, необходимо признать, что далеко не все поддерживали идеи сменовеховцев и евразийцев, открывших путь для примирения с Советской сластью и начала возвращения на Родину[302]. Особое их отношение к Советской России привело к их обособленному положению в Русском Зарубежье и без того полного эклектической разобщенности.

Со страниц монархических журналов «Возрождение» и «Двуглавый Орел» звучали обличительные речи в адрес всех, кто попытался оправдать большевизм или высказать положительные прогнозы о будущем Советской России[303]. Так генерал Н.Е. Марков писал: «Все учения и зовы, все соблазны и запугивания, которыми люди, не понимающие или отвергающие настоящую Россию, стараются замедлить или даже остановить порыв к действенной помощи своему народу, должны резко отвергаться и решительно отбрасываться, — отбрасываться на ходу…»[304].

Однако тот духовный перелом в мировоззрении российского эмигранта, который в значительной степени подпитывался личными переживаниями, возникновением новых подходов к «бывшей» Родине, сделало возможным возникновение такого феномена как реэмиграция – возвращение эмигрантов на Родину[305]. В 1926 г. в открытой лекции яркий общественный деятель, участница революционного движения Е.Д. Кускова отметила: «Вопрос о возвращении в Россию – вопрос далеко не новый и возник он чуть ли не в первые дни после Крымской катастрофы (ген. Слащев, Гильбах Туненберг и др.). <…> Для проповедников возвращенства было несколько серьезных если не оправданий, то смягчающих вину обстоятельств: они не знали какая судьба ожидает соблазненных ими и, в большинстве случаев, г.г. проповедники сами возвращались в Россию»[306]. Пожалуй, именно реэмиграция яркий показатель того, что отношение к Советской власти в среде Русского Зарубежья изменялось на протяжении 20-30- х гг. ХХ в. Возвращение на Родину можно воспринимать как символ признания ее нового строя, со всеми его достоинствами и недостатками.

Тем не менее, говорить о признании Советской власти в полном виде не приходится. Не смотря на определенного рода переосмысление сущности большевизма, значительная часть эмиграции не принимала его идеологию. Одна часть эмиграции пошла путем примирения и духовного преодоления образа «Красного врага», другая – путем индивидуального террора. Но это не может означать полную, безоговорочную реакционность эмиграции, какой ее было принято считать ранее.

Заключение

Русская революция 1917 г. и последующее установление Советской власти в России породили огромное количество споров, как среди современников, так и среди современного российского общества, стремящегося найти ответы на многие злободневные вопросы в своем историческом прошлом. Однако, привлечение в процессе изучения этого периода ранее не востребованного источника – общественно-политической мысли пореволюционной эмиграции 20-30 –х гг. ХХ века дает возможность разрешить ряд этих спорных вопросов и взглянуть на него по-новому.

Русское зарубежье аккумулировало в своей среде практически всю социокультурную структуру дореволюционного и предреволюционного российского общества, унаследовав и его основные противоречия, расцветшие в годы эмиграции в полной мере. Являясь последним осколком, рухнувшей в 1917 г. Российской империи и сохранив в себе мировоззрение и идеалы ее общества, именно русская (российская) эмиграция создает полноценную целостную панораму событий, происходивших в России в этот период. Без учета ее взглядов и воззрений на Русскую революцию 1917 г, Гражданскую войну, становление Советской власти, мы, безусловно, не сможем устранить белые пятна в Отечественной истории, возникшие после распада Советского Союза и вместе с ним государственной коммунистической идеологии, ранее единогласно и безапелляционного разрешающей все исторические диспуты.

Исследование общественно-политической мысли пореволюционной эмиграции, позволило не только пронаблюдать то, как изменялись общественные настроения накануне и период Русской революции, но и обоснованно представить причинно-следственные связи, по которым это грандиозное историческое событие было совершено. Если ранее, обращаясь к советской историографии Русской революции и становления Советской государственности, мы видим, что его причины раскрываются исключительно в рамках марксистко-ленинской парадигмы и, в частности, классовой борьбы, то в среде представителей Русского Зарубежья обоснование свершившемуся представляется в более обширной, разнонаправленной форме. Прежде всего, для эмиграции причины падения Российской империи и появление на политической карте мира нового государства виделись в самодержавной власти, оппозиционной по отношении к ней интеллигенции и Первой мировой войне, которая и стала решающим, с точки зрения эмиграции, катализатором уже ранее назревшего в России политического и духовного кризиса. Однако, со свойственной Русскому зарубежью, разобщенностью в виду сложного социокультурного и политического состава, оценка того, какой из этих факторов имел первостепенную роль выяснить довольно проблематично. Для одних возникновение революционной ситуации виделась в самой сущности существования неограниченной самодержавной монархии (либералы и демократы), для других – в правлении последнего российского императора Николая II (консерваторы); для одних интеллигенция спровоцировала революцию своими воззваниями к народу, для других – она лишь поддержала сам народ и пошла за ним. Остается предположить, что этот мировоззренческий хаос царил не только в среде русской эмиграции, но и в предреволюционном российском обществе, порождением которого является эмиграция.

В советской историографии принято было считать эмиграцию реакционным и контрреволюционным явлением. Однако в ходе исследования общественно-политических взглядов представителей Русского Зарубежья была выявлена интересная тенденция – изменение отношение к революции в процессе ее углубления. Интересен тот факт, что Февраль 1917 г., хотя и являлся по признанию многих эмигрантов закономерным итогом назревшего в стране кризиса, но не воспринимался как трагедия, в отличие от Октября 1917 г. Задавшись вопросом, почему столько кардинально изменялись взгляды эмиграции в процессе революции, мы пришли к выводу о том, что подавляющее число эмигрантов не были против революции «сверху», т.е. устранения мало популярного в обществе самодержца Николая II. Свержение данного монарха как символа русского политического кризиса в данном случае воспринималось как начало обновления и оздоровления России, начала новых положительных преобразований. Тем не менее, как известно, надежды российской интеллектуальной элиты не оправдались, а революция, не добившаяся желанных для народа изменений, продолжила радикализацию. Вот именно это дальнейшее углубление революции и вызвало отторжение в среде эмиграции, именно с ним она и не могла согласиться, т.к. не верила в то, что народная стихия сможет удержаться в рамках мыслимого. Рассуждая над тем, почему революция не завершилась в Феврале, как этого ожидали, а продолжила разрастаться и привела к власти большевиков, эмиграция винила в этом «благородных идеалистов» и интеллигенцию, которая пришла к власти в рамках Временного правительства, но реально сформировать программу будущего государственного устройства и преобразований не смогла, в отличие от большевиков, которые смогли увлечь народ близкими и понятными ему лозунгами.

Признавая то, что, выражаясь современным языком, большевики выиграли информационную войну и тем самым завоевали доверие народа, эмиграция, тем не менее, не могла принять октябрьских завоеваний революции. Как можно было заметить, приход Советов к власти был воспринят не просто как трагедия, а как «величайшее падение русского народа». Ненависть к Советской власти в первые годы ее существования, стоит заметить, родилась не только из личных впечатлений, вынесенных из революции, но и более поздних слухов и домыслов, воплотившихся в стереотипном образе Советской власти как «Красного врага», «абсолютного зла» и т.д. Этот образ был наполнен представлениями о продажности, бескультурии, аморальности большевиков-изменников, «Пятой колонне».

Именно это представление о большевиках, как было выяснено в ходе исследования, было мощным толчком для вооруженной борьбы с ненавистной Советской властью, развернувшейся на полях сражения Гражданской войны, не воспринимаемой при этом как братоубийственная, и позднее, когда масштабное сопротивление сменилось индивидуальным террором.

Вместе с тем, в ходе изучения общественно-политической мысли представителей Русского зарубежья в 20-30-е гг. ХХ века, было выяснено, что далеко не все они сохраняли безапелляционное неприятие большевизма. Для подавляющего большинства эмигрантов, борьба с ним после поражения в Гражданской войне, сменилась с войны на мир, т.е. на мирные средства противостояния – духовное неприятие советских перегибов и надежду на постепенное внутреннее самостоятельное перерождение Советской России. Появление же в среде эмиграции взглядов на Советскую власть как закономерный, исторический процесс и даже несущий положительные результаты на пути преобразования России, открыл не очень масштабный, но все же путь реэмиграции в родное Отечество.

Русское зарубежье – сложное историческое образование, в котором переплелись огромное количество идеи и взглядов, зачастую диссонирующих между собой. Разобщенность эмиграции не позволяет говорить о том, что она вся безоговорочно приняла Советскую власть или же вся была реакционной и контрреволюционной, как это представлялось ранее. Однако сейчас мы сделали небольшой шаг на пути осознания того, что без нее мы не в силах понять того, что же случилось в 1917 г. и как к власти пришла партия, сумевшая единолично управлять государством в течение последующих 74 лет. Одно мы должны ясно увидеть – наличие кризисной ситуации и предпосылок для этого грандиозного исторического события.

В заключении хотелось бы отметить, что дальнейшее изучение общественно-политических взглядов Русского Зарубежья весьма важно для современного российского общества, т.к. многие вопросы остаются для нас еще не разрешенными и чтобы избежать создания в обществе домыслов и стереотипов в отношении ушедшей исторической эпохи, необходимо объективно рассмотреть все позиции на Советскую власть как положительные, так и отрицательные, иначе истинное знание так и не будет обретено.

 

 

Используемые источники и литература

Источники

1. Александров С.А. Лидер российских кадетов П.Н. Милюков в эмиграции. М, 1996.
2. Андреев В.Л. История одного путешествия. М., 1974.
3. Андреев Л.Н. S.O.S. Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919). М., СПб., 1994.
4. Арцыбашев М. Записки писателя // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.446.
5. Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. М., 2014.
6. Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. СПб., 1999.
7. Бердяев Н.А. Русская идея. СПб., 2012.
8. Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. СПб., 2013.
9. Блок А. Россия и интеллигенция. Берлин, 1920.
10. Бобрищев-Пушкин А.В. Новая вера // Смена Вех: сборник статей. Прага, 1921. С.93-94.
11. Бубнов А. Буржуазное реставраторство на втором году нэпа. Прага, 1923.
12. Булгаков С.Н. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. Орел, 1998.
13. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991.
14. Булгаков С.Н. Из «дневника» // Тихие Думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008.
15. Булгаков С.Н. На пиру богов (Pro и Contra). Современные диалоги // Героизм и подвижничество. М., 1992.
16. Булгаков С.Н. Пять лет (1917-1922). Агония // Тихие думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008.
17. ». Бунин И.А. Миссия русской эмиграции. Речь, произнесенная в Париже 16 февраля 1924 г. [Электронный ресурс] URL: http://internetsobor.org/obshchestvo/tserkov-i-mir/obshchestvo/i-a-bunin-missiya-russkoj-emigratsii-rech-proiznesennaya-v-parizhe-16-fevralya-1924-g (дата обращения 25 марта 2017).
18. Бунин И.А. Окаянные дни. СПб., 2012.
19. В.И. Ленин и ВЧК. Издание 2. М., 1987.
20. Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. Сверловск, 1991.
21. Вильчковский О. Не правда, а кривда // Двуглавый Орел русский монархический журнал в эмиграции/ под руков. И.Е. Маркова. Париж, 24 декабря. №2. С.13.
22. Винберг О. Крестный путь. Корни зла. Мюнхен, 1921.
23. Владимиров Л. Возвратите их на Родину! Жизнь врангелевцев в Галлипони и Болгарии. М., 1924.
24. Волошин Г. Активизм на каждый день // За Россию: сборник Национального союза русской молодежи за рубежом. София, 1930. №1. С.14.
25. Врангель Н.Е. Воспоминания: от крепостного права до большевиков. М., 2003.
26. Врангель П.Н. Записки. М., 2002. Т.1.
27. Гессен И.В. Годы изгнания. Paris, 1979.
28. Гиппиус З.Н. Что делать русской эмиграции. Париж, 1930.
29. Гиппиус З.Н. Современная запись: 1914-1919. Дневник (Извлечение) // Мережковский Д.С. «Больная Россия». Л., 1981.
30. Гиппиус З.Н. Язвительные заметки о Царе, Сталине и Муже. М., 2014.
31. Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. М., 2011. Т.1, Т.2.

• Голубинцев А.В. «Русская Вандея». Очерки Гражданской войны на Дону. 1917-1920 гг. Мюнхен, 1959. С. 196-200.

33. Гуль Р. Иллюзия примирения: Евразийство. Сменовеховство. Милюков. Маклаков и др. // Русский Берлин / сост. В.В. Сорокина. М., 2003. С.324.
34. Гуль Р. Театры и музыка // Новый журнал. – 1978. — № 132. – С.136-144.
35. Гуль Р. Я унес Россию. Антология эмиграции. Т.1. Россия в Германии. New York, 1981.
36. Гуль Р.Б. Ледяной поход. Деникин А.И. Поход и смерть генерала Корнилова. Будберг А. Дневник. 1918-1919 годы. М., 1990.
37. Гурко В.И. Царь и Царица. Париж, 1927.
38. Данилов Ю.Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и великом князе Михаиле Александровиче // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.362.
39. Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991.
40. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т.5 //Литература Русского Зарубежья: антология в 6-ти томах. Т.2 (1926-1930). С.239-270.
41. Дневник П.Н. Милюкова. 1918-1921. М, 2004.
42. Доклад о Западном фронте и армии Бермонта-Авалова / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.107, 113.
43. Донской Р.(псевдоним) От Москвы до Берлина в 1920 г.// Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1. 1991.
44. За Россию: Сборник национального союза русской молодежи за рубежом. София, 1930. №1.
45. Зайцев Б. Далекое. М., 1991.
46. Зайцев К. Мы и Они // Возрождение. – 1925.- 3 июня. — №1.
47. Игорев В. Красная Армия и «военизация» // Белый архив: сборник по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.п. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926.
48. Из протокола №10 заседания Политбюро ЦК РКП от 8 июня 19922 г. «Об антисоветских группировках среди интеллигенции» (доклад Уншлихта) // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов/ под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С. 138-140.
49. Из протокола №109 заседания Политбюро ЦК РКП от 8 марта 1922 года // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С.118.
50. Из протокола №71 заседания Политбюро ЦК РКП от 10 августа 1922 г «О враждебных группировках среди студенчества» // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С.176
51. Из протокола №94 заседания Политбюро ЦК РКП от 9 февраля 1922 года // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008.. С.118.
52. Изгоев А.С. Социализм, культура и большевизм // Вехи: из глубины. М., 2010.
53. Ильин И.А. Родина и мы // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2.
54. Исход к Востоку. Предчувствие и свершения. Утверждения евразийцев. София, 1921.
55. Карсавин Л.П. Феменология революции // Избранное. М., 2010.
56. Карташев А. Сим победиши // Возрождение. – 1925. — 3июня. — №1.
57. Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. М., 1993.
58. Керенский А.Ф. Русская революция 1917. М., 2005.
59. Краснов П.Н. На внутреннем фронте // Архив Русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1.
60. Кривошеина Н.А. Четыре трети нашей жизни. М., 1999.
61. Куприн А.И. Купол Св. Исаакия Далматского // Литература Русского Зарубежья: Антология в 6-ти томах. Т.2. М., 1991.
62. Ланин Б. Русские лагеря в Германии // Русский эмигрант. – 1920. — №2. С.15.
63. Лекция Е.Д. Кусковой / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.189
64. Лукомский А.С. Из воспоминаний // Архив Русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.2, М., 1991.
65. Лукьянов С.С. Революция и власть // Смена вех: сборник статей. Прага, 1921.
66. Марков Н.Е. Равнение на Россию! // Двуглавый Орел. Париж. – 1926 — №2. – 24 декабря. – С.7.
67. Мельгунов С.П. Красный террор в России: 1918-1923. М., 1990.
68. Мережковский Д.С. Царство антихриста: статьи периода эмиграции. СПб., 2001.
69. Мещеряков Н.Л. На переломе. (из настроений белогвардейской эмиграции). М., 1922.
70. Милюков П.Н. Воспоминания. М., 2001.
71. Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001.
72. Набоков В.Д. Временное правительство // Архив Русской революции / Сост. И.В. Гессен. М., 1991. Т.1.
73. Новый град / под ред. И. Бунанова и Г. Федотова. Париж, 1935. №10.
74. Оберучев К. В дни революции: воспоминания участника великой русской революции 1917-го года. Нью-Йорк, 1919.
75. Ольденбург С.С. Император Николай II (опыт биографии) // Русская летопись. Париж, 1925. Т.7.
76. Первое предупреждение // Правда. – 1922 — №1 (31 августа).
77. Письмо В. Ломинадзе Г.Е. Зиновьеву о сменовеховцах [лето 1922 г.] // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С.177.
78. Письмо В.А. Маклакова к В.В. Шульгину от 5 апреля 1921 г. // Спор о России: В.А. Маклаков – В.В. Шульгин. Переписка 1919-1939 гг. М., 2010. С.68.
79. Письмо Н.А. Бердяева к П.Б. Струве от 17 декабря 1922 г / Братство Святой Софии: материалы и документы 1923-1939. М, 2000. С.173-176.
80. Последние новости: ежедневное издание / под ред. П.Н. Милюкова. Париж, 1920-1940.
81. Постановление ГПУ о чистке Петрограда от активных контрреволюционных элементов от 6 июля 1922 г.// В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С.156-157.
82. Потехин Физика и метафизика русской революции // Смена Вех: сборник статей. Прага, 1921.
83. Предложение И.В. Сталина по вопросу о составе редакции «Накануне»[1922 г.] // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С.179.
84. Протокол №3 заседания комиссии Политбюро ЦК РКП от 9 августа 1922 г. Список профессоров и преподавателей ВУЗ и общественных деятелей, ведущих антисоветскую политику, подлежащих ссылке или внутри страны или заграницу // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С.156-174.
85. Раевский Н.А. Дневник галлиполийца. [Электронный ресурс] UPL: http://az.lib.ru/r/raewskij_n_a/text_0080.shtml (дата обращения 25 марта 2017).
86. Расшифрованная телеграмма о группе «Новые вехи» от 10 октября 1921 года // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. Проф. М.Е. Главацкого. М., 2008. С.112.
87. Раупах Р.Р. фон Facies Hippocratica (лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года. СПб., 2007.
88. Русский Берлин / сост. В.В. Сорокина. М., 2003.
89. Русский колокол. Журнал волевой идеи / под ред. И.А. Ильина. 1927. №1.
90. Сабанеев Л.Л. Воспоминания о России. М., 2004.
91. Сборник народных чтений по социально-политическим вопросам момента / под ред. В.Е. Дельдена. Новочеркасск. 1919.
92. Слащев-Крымский Я.А. Требую суда общества и гласности (оборона и сдача Крыма). Константинополь, 1921.
93. Слободской А. Среди эмиграции: Мои воспоминания. Л., 1925.
94. Смена вех: Сб. статей. Прага, 1921.
95. Сольский В. Ленин // Всеобщая библиотека. Берлин, 1921. №12.
96. Сорокин П.А. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992.
97. Сорокин П.А. Нравственное и умственное состояние современной России // Литература Русского Зарубежья: Антология в 6-ти томах. Т.1. М., 1991.
98. Спор о России: В.А. Маклаков — В.В. Шульгин. Переписка 1919-1939 гг. М., 2010.
99. Сталинский Е. Десять лет (Февральская революция) // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930).
100. Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. Нью-Йорк, 1956. Т.2.
101. Степун Ф.А. Мысли о России. Национально-религиозные основы большевизма: пейзаж, крестьянство, философия, интеллигенция // Чаемая Россия. СПб., 1999.
102. Степун Ф.А. Пролетарская революция и революционный орден русской интеллигенции // Чаемая Россия. СПб., 1999.
103. Степун Ф.А. Религиозный смысл революции // Чаемая Россия. СПБ., 1999.
104. Степун Ф.А. Религиозный смысл революции // Чаемая Россия. СПб., 1999.
105. Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997.
106. Струве П.Б. Задачи русской молодежи // За Россию: сборник Национального союза русской молодежи за рубежом. София. 1930. №1.
107. Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины: сборник статей о русской революции. М., 1990.
108. Струве П.Б. Освобождение и Возрождение // Возрождение. – 1925. — 3июня. — №1.
109. Струве П.Б. Размышление о русской революции // Избранные труды. М., 2010.
110. Трубецкой Н.С. О государственном строе и форме правления // Избранное. М., 2010.
111. Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е гг. – 1919). М., 2000.
112. Устрялов Н.В. Интервенция // В борьбе за Россию: сборник статей. Харбин. 1920. С.6.
113. Устрялов Н.В. Революция и война // Избранные труды. М.,2010.
114. Федоров Г. Путешествие без Сантиментов: воспоминания беженца. Л., 1926.
115. Федотов Г.П. Революция идет // Избранные труды. М., 2010.
116. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Избранные труды. М., 2010.
117. Федотов Г.П. Февраль и Октябрь // Избранные труды. М., 2010.
118. Франк С.Л. Из размышлений о русской революции // Избранные труды. М., 2010.
119. Франк С.Л. Крушение кумиров // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1990. Т.1. Кн. 1 (120-1925).
120. Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки. М., 1989.
121. Шульгин В.В. Последний очевидец. М., 2002.
122. Шульгин В.В. Три столицы. Путешествие в красную столицу // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2. (1926-1930).
123. Ювенал Мировая угроза. Этапы русской революции. Константинополь, 1921.
124. Яровский Ю. К новому миру // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1990. Т.1. Кн. 1. (1920-1925).
125. Ященко А.С. Юридическое положение русских за границей // Русский эмигрант. – 1920 — №1 – С.4-6.

Литература

1. Антоненко Н.В. Идеология и программа монархического движения русской эмиграции. дис. … канд. ист. наук. М., 2005.
2. Афанасьев А.Л. Полынь в чужих краях: (о русской эмиграции). М., 1987.
3. Барихновский Г.Ф. Идейно-политический крах белоэмиграции и разгром внутренней контрреволюции (1921-1924 гг.). Л., 1978.
4. Баскаков О.О. Идеология русской монархической эмиграции 20-30-х гг. ХХ века. Дис…канд. ист. наук. М., 1999.
5. Белов В. Белая печать, ее идеология, роль, значение и деятельность. М., 1922.
6. Варакса А.Н. Идея монархии в политической мысли Русского Зарубежья: 1920-1940-е гг. дис. … канд. полит. наук. СПб., 2003.
7. Верба И.А., Гусарова Л.О. Эволюция российских политических партий в эмиграции (1920-1940 гг.) // Кентавр. — 1995. — №3.
8. Веретинникова Е.В. Новая экономическая политика в социалистической и либеральной периодике Русского зарубежья двадцатых годов ХХ века. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Ростов-на-Дону, 2005.
9. Вовк А.Ю. Идеология белого движения в Русском Зарубежье: И.А. Ильин и П.Б. Струве. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 2011.
10. Галас М.Л. Русский общевоинский союз: организация, цели и идеология // Вопросы истории. — 2008. — №4. — С.86-94.
11. Гидиринский В.И. Русская интеллигенция в истории России (социологический аспект). М., 2007.
12. Глебова Л.И. Политическая деятельность кадетов в период эмиграции (20-е годы). Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1994.
13. Голубева М.И. Иосиф Владимирович Гессен – издатель «Архива русской революции» : автореферат дис. … кандидата исторических наук: 07.00.12. М., 1996.
14. Горбунов М. Торгово-промышленная эмиграция и ее идеология// На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией: Сб. статей. М., 1923.
15. Горячая С.В. Сменовеховцы 20-30 –х годов: оценка большевистского опыта реформирования России. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Ростов-на-Дону, 2004.
16. Гусев К.В. Интеллигенция России и борьба политических партий // Интеллигенция и революция. ХХ век: Сб. статей/ ответ. ред. К.В. Гусев. М., 1985. С.34-44.
17. Дельвин С.Б. Становление и развитие культуры Русского Зарубежья (на материале жизни и творчества детей эмигрантов первой волны). Автореф. дис. … канд. филос. наук. М., 1991.
18. Дзержинский Ф.Э. О карательной политике органов ВЧК // Избранные произведения в 2-х тт. М., 1977. Т.1.
19. Домин И.В. Русское военное зарубежье: дела, люди и мысли (20-30 –е годы) // Вопросы истории. — 1995. — №3.
20. Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. М., 1982.
21. Думова Н.Г., Трухановский В.Г. Черчилль и Милюков против Советской России. М, 1989
22. Елфимов Е.А. Деятельность российских социал-демократов в эмиграции в 1920-е годы. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1993.
23. Ершов В.Ф. Российское военно-политическое зарубежье в 1920-1945 гг.: Организация, идеология, экстремизм. Автореф. дис. … док. ист. наук. М., 2000.
24. Ершов В.Ф. Российское военно-политическое Зарубежье в 1920-1945 г.: организация, идеология, экстремизм. Дисс…доктора ист. наук. М., 2000.
25. Жирков Г.В. Типологические особенности журналистики Русского зарубежья. [Электронный ресурс] UPL: http://evartist.narod.ru/text5/20.htm (дата обращения 25 марта 2017).
26. Зеленин А. Язык русской эмигрантской прессы (1919—1939). М., 2007.
27. Зиновьев Г.Е. Интеллигенция и революция // Судьбы русской интеллигенции. Материалы дискуссий. 1923-1925 гг. Новосибирск. 1991.
28. Иоффе Г.З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977.
29. Ипполитов Г.М. «Архив русской революции» как исторический источник. [Электронный ресурс] URL: http://studopedia.ru/1_59172_arhiv-russkoy-revolyutsii-kak-istoricheskiy-istochnik.html (дата обращения 25 марта 2017).
30. Исаев Е.Г. Журнал «Русская мысль» (1921-1927): о прошлом. Настоящем и будущем России. дис. … канд. филолог. наук. М., 2005.
31. История российского зарубежья. Проблемы адаптации…; Источники по истории адаптации российских эмигрантов в ХIX-ХХ вв.: Сб. статей. М., 1997.
32. Калинин М.И. Роль интеллигенции в нашем строительстве // Избранные произведения в 4-х тт. М., 1960. Т.1.
33. Квакин А.В. Исход российской интеллигенции: проблемы изучения // Интеллигенция России: уроки истории и современность. Иваново, 1996.
34. Козлов Б.И. Научное зарубежье России: задачи и программы комплексных исследований // Проблемы изучения российского зарубежья: Сб. статей. М., 1993.
35. Комин В.В. Крах российской контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977.
36. Кононова М. Деятельность дипломатов царского и Временного правительств в эмиграции в 1917-1938 гг. // Международная жизнь. – 2001.- № 9-10. — С.71-83.
37. Косик В.И., Тесеминков В.А. Вклад русской эмиграции в культуру Югославии // Педагогика. — 1994. — №5.
38. Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье… Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1990.
39. Кравец В.С. Либеральная интеллигенция русского зарубежья 20-х годов ХХ века о национально-государственном строительстве в постбольшевистской России. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Ростов-на-Дону, 2009.
40. Литаврина М.Г. Театр русского зарубежья как культурно-исторический феномен (русские драматические труппы и студии в Западной Европе и США: 1920-1940-е гг.). Автореф. дис. …доктора искусствоведения. М., 1997.
41. Лобыцин В. Русская Армия в Галлиполи. [Электронный ресурс] UPL: http://www.dk1868.ru/gallipoli/gallipoli.htm (дата обращения 25 марта 2017).
42. Ляпорова Е.Н. Образ советского государства в представлениях русской эмиграции в 20-е годы ХХ века на примере взглядов П.Н. Милюкова, А.ф. Керенского и И.В. Гессена. дис. … канд. ист. наук. Ростов-на-Дону, 2008.
43. Макаров В.Г., Христофоров В.С. Пассажиры «философского парохода» (Судьбы интеллигенции, репрессированной летом-осенью 1922 г) // Вопросы философии. – 2003. — №7. – С.113-137.
44. Малыхин К.Г. Русское Зарубежье 20-30 – х гг.: Оценка большевистской модернизации. Дис. … док.ист.наук. Ростов-на-Дону, 2000.
45. Меркулова Н.В. Образ «Красного врага» в восприятии Русского Зарубежья в 20-30-е гг. ХХ века // Вестник студенческих работ. Выпуск №7. Орел, 2015. С.319-322.
46. Меркулова Н.В. Общественно-просветительская деятельность С.Н. Булгакова в пражский период эмиграции (1923 -1925): учение об объединении церквей // Связь времен. Сборник статей. Орел, 2015. С.61-67.
47. Меркулова Н.В. Общественно-политические движения Русского Зарубежья на пути преодоления образа «Красного врага» // Россия и Запад. Идеи, политика, культура. Конфликт-диалог-взаимовлияние: сборник статей кафедры всеобщей истории и регионоведения. Орел, 2016. С.185-190
48. Минаков С.Т. Советская военная элита 20-х годов (состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). Орел, 2000.
49. Минаков С.Т. Советская военная элита 20-х годов (состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). Орел, 2000.
50. Минаков С.Т. Сталин и его маршал. М., 2004. С.37-45.
51. Минц И.И. Великая Октябрьская социалистическая революция и интеллигенция // Интеллигенция и революция. ХХ век: Сб. статей / ответ. ред. К.В. Гусев. М., 1985. С.6-20.
52. Митрохин В.А. Российская эмиграция: общественная мысль и политическая деятельность (20-30 –е гг. ХХ в.). дис. … доктора ист. наук. Саратов, 2009.
53. Могильницкий Б.Г. Н.А. Бердяев о Русской революции // Новая и Новейшая история. -1995. — №6.
54. Муромцева Л.П., Перхавко В.Б. Из истории культурно-просветительской деятельности российской эмиграции в Чехословакии в 20-30-е годы // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1994. №4.
55. Мухачев Ю.В. Идейно-политическое банкротство планов буржуазного реставраторства. М., 1982.
56. Омельченко Н.А. Русский опыт: революция 1917 года в России и политическая практика большевизма в общественно-политической мысли Российского Зарубежья (1917-начало 1930-х) М., 1995.
57. Онегина С.В. Пореволюционные политические движения российской эмиграции в 20-30-е годы (к истории идеологии) // Отечественная история. -1998. -№4.- С.87-99.
58. Оноприенко В.И. Русская наука в изгнании // Вестник Академии наук СССР. 1990. №5.
59. Пименов И.В. Отражение общественно-политической жизни России в печати Русского Зарубежья, 20-30-е гг. ХХ века. дис. … канд. ист. наук. М., 2002.
60. Покровский М.И. Контрреволюция за 4 года. М.,1922.
61. Покровский М.Н. Противоречия г-на Милюкова. М., 1922.
62. Пушкарева Н.Л. Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом // Отечественная история. – 1996. — №1. – С.54.
63. Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994.
64. Русское Зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. М., 1997.
65. Соколов М.В. Из истории республиканско-демократического крыла русской эмиграции // Новая и Новейшая история. — 2008. — №2. — С.172-183.
66. Тарле Г.Я. Об особенностях изучения истории адаптации российских эмигрантов в ХIX-ХХ веках // История российского зарубежья. Проблемы адаптации мигрантов в ХIX-ХХ веках. М., 1996. С.19-22.
67. Трифонов И.Я. Из истории борьбы коммунистической партии против сменовеховства // История СССР. 1959. №3. С.64-82.
68. Урядова А.В. Социально-экономическое и общественно-политическое развитие Советской России в 1920-е гг: восприятие и реакция русской эмиграции. дис. … док. ист. наук. Ярославль, 2011.
69. Федорова М.С. Либерально-консервативное направление общественно-политической мысли Русского Зарубежья 20-40-х гг. ХХ в. дис. … канд. ист. наук. М., 2003.
70. Федюкин С.А. Октябрь и интеллигенция (некоторые методологические аспекты проблемы) // Интеллигенция и революция. ХХ век: Сб. статей/ ответ. ред. К.В. Гусев. М., 1985. С.20-34.
71. Филимонов С.Б., Омельчук Д.В. «Выслать из пределов РСФСР без права возвращения…» Следственное дело отца С. Булгакова // Звезда. — 1998. — №5. = С.178 — 183.
72. Фрунзе М.В. Врангель // Избранные произведения. М., 1957. Т.1.
73. Худоробов А.Л. Российское казачество в эмиграции. Челябинск. 1997.
74. Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М., 1987.
75. Rimscha H. Rubland jenseits der Grenzen 1921—1926. Ein Beitrag Zur russischen Nachkriegsgeschiehte. Jena, 1927.

[1] Зиновьев Г.Е. Интеллигенция и революция // Судьбы русской интеллигенции. Материалы дискуссий. 1923-1925 гг. Новосибирск. 1991.

Фрунзе М.В. Врангель // Избранные произведения. М., 1957. Т.1.

Дзержинский Ф.Э. О карательной политике органов ВЧК // Избранные произведения в 2-х тт. М., 1977. Т.1.

Калинин М.И. Роль интеллигенции в нашем строительстве // Избранные произведения в 4-х тт. М., 1960. Т.1.

Покровский М.И. Контрреволюция за 4 года. М., 1922.

Покровский М.Н. Противоречия г-на Милюкова. М., 1922.

Горбунов М. Торгово-промышленная эмиграция и ее идеология // На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией: Сб. статей. М., 1923.

Бубнов А. Буржуазное реставраторство на втором году нэпа. Прага, 1923.

[2] Трифонов И.Я. Из истории борьбы коммунистической партии против сменовеховства // История СССР. -1959. — №3. — С.64-82.

Федюкин С.А. Октябрь и интеллигенция (некоторые методологические аспекты проблемы) // Интеллигенция и революция. ХХ век: Сб. статей / ответ. ред. К.В. Гусев. М., 1985. С.20-34.

Гусев К.В. Интеллигенция России и борьба политических партий // Интеллигенция и революция. ХХ век: Сб. статей / ответ. ред. К.В. Гусев. М., 1985. С.34-44.

Минц И.И. Великая Октябрьская социалистическая революция и интеллигенция // Интеллигенция и революция. ХХ век: Сб. статей / ответ. ред. К.В. Гусев. М., 1985. С.6-20.

Иоффе Г.З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977.

Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. М., 1982.

Комин В.В. Крах российской контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977.

Барихновский Г.Ф. Идейно-политический крах белоэмиграции и разгром внутренней контрреволюции (1921-1924 гг.). Л., 1978.

Мухачев Ю.В. Идейно-политическое банкротство планов буржуазного реставраторства. М., 1982.

Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М., 1987.

Афанасьев А.Л. Полынь в чужих краях: [о русской эмиграции]. М., 1987.

[3] Тарле Г.Я. Об особенностях изучения истории адаптации российских эмигрантов в ХIX-ХХ веках // История российского зарубежья. Проблемы адаптации мигрантов в ХIX-ХХ веках. М., 1996. С.19-22.

История российского зарубежья. Проблемы адаптации…; Источники по истории адаптации российских эмигрантов в ХIX-ХХ вв.: Сб. статей. М., 1997.

[4] Косик В.И., Тесеминков В.А. Вклад русской эмиграции в культуру Югославии // Педагогика. — 1994. — №5.

Муромцева Л.П., Перхавко В.Б. Из истории культурно-просветительской деятельности российской эмиграции в Чехословакии в 20-30-е годы // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1994. №4.

Дельвин С.Б. Становление и развитие культуры Русского Зарубежья (на материале жизни и творчества детей эмигрантов первой волны). Автореф. дис. … канд. филос. наук. М., 1991.

Литаврина М.Г. Театр русского зарубежья как культурно-исторический феномен (русские драматические труппы и студии в Западной Европе и США: 1920-1940-е гг.). Автореф. дис. …доктора искусствоведения. М., 1997.

Оноприенко В.И. Русская наука в изгнании // Вестник Академии наук СССР.- 1990. — №5.

Козлов Б.И. Научное зарубежье России: задачи и программы комплексных исследований // Проблемы изучения российского зарубежья: Сб. статей. М., 1993.

[5] Домин И.В. Русское военное зарубежье: дела, люди и мысли (20-30 –е годы) // Вопросы истории. — 1995. -№3.

Квакин А.В. Исход российской интеллигенции: проблемы изучения // Интеллигенция России: уроки истории и современность. Иваново, 1996.

Худоробов А.Л. Российское казачество в эмиграции. Челябинск. 1997.

[6] Елфимов Е.А. Деятельность российских социал-демократов в эмиграции в 1920-е годы. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1993.

Глебова Л.И. Политическая деятельность кадетов в период эмиграции (20-е годы). Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1994.

Верба И.А., Гусарова Л.О. Эволюция российских политических партий в эмиграции (1920-1940 гг.) // Кентавр. — 1995. — №3.

Александров С.А. Лидер российских кадетов П.Н. Милюков в эмиграции. М, 1996.

Онегина С.В. Пореволюционные политические движения российской эмиграции в 20-30-е годы (к истории идеологии) // Отечественная история. — 1998. — №4. — С.87-99.

Соколов М.В. Из истории республиканско-демократического крыла русской эмиграции // Новая и Новейшая история.- 2008. — №2. — С.172-183.

Галас М.Л. Русский общевоинский союз: организация, цели и идеология // Вопросы истории. — 2008. — №4. — С.86-94.

Митрохин В.А. Российская эмиграция: общественная мысль и политическая деятельность (20-30 –е гг. ХХ в.). дис. … доктора ист. наук. Саратов, 2009.

Баскаков О.О. Идеология русской монархической эмиграции 20-х – 30-х годов ХХ века. дис. … канд. ист. наук. М., 1999.

Антоненко Н.В. Идеология и программа монархического движения русской эмиграции. дис. … канд. ист. наук. М., 2005.

Варакса А.Н. Идея монархии в политической мысли Русского Зарубежья: 1920-1940-е гг. дис. … канд. полит. наук. СПб., 2003.

Федорова М.С. Либерально-консервативное направление общественно-политической мысли Русского Зарубежья 20-40-х гг. ХХ в. дис. … канд. ист. наук. М., 2003.

Вовк А.Ю. Идеология белого движения в Русском Зарубежье: И.А. Ильин и П.Б. Струве. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 2011.

Ершов В.Ф. Российское военно-политическое зарубежье в 1920-1945 гг.: Организация, идеология, экстремизм. Автореф. дис. … док. ист. наук. М., 2000.

[7] Милюков П.Н. Воспоминания. М., 2001.

Шульгин В.В. Последний очевидец. М., 2002.

Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993.

Набоков В.Д. Временное правительство // Архив Русской революции / Сост. И.В. Гессен. М., 1991. Т.1.

Врангель Н.Е. Воспоминания: от крепостного права до большевиков. М., 2003.

Лукомский А.С. Из воспоминаний // Архив Русской революции / Сост. И.В. Гессен. М., 1991. Т.2.

Сабанеев Л.Л. Воспоминания о России. М., 2004.

Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. М., 2014.

Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. Нью-Йорк, 1956. Т.2.

Раупах Р.Р. фон Facies Hippocratica (лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года. СПб., 2007.

Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. СПб., 2013.

Булгаков С.Н. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. Орел, 1998.

Сорокин П.А. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992.

[8] Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е гг.-1919). М., 2000.

Булгаков С.Н. Из «дневника» // Тихие Думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008.

Гиппиус З.Н. Современная запись: 1914-1919. Дневник (Извлечение) // Мережковский Д.С. «Больная Россия». Л., 1981.

Андреев Л.Н. S.O.S. Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919). М., СПб., 1994.

Дневник П.Н. Милюкова.1918-1921. М., 2004.

[9] Андреев Л.Н. S.O.S. Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919). М., СПб., 1994.

Спор о России: В.А. Маклаков — В.В. Шульгин. Переписка 1919-1939 гг. М., 2010.

[10] Возрождение: ежедневная газета / под ред. П.Б. Струве. Париж, 1925, 3 июля – 1940, 7 июля.

[11] Двуглавый орел: русский монархический журнал в эмиграции / под руков. И.Е. Маркова. Берлин, 1920, Париж, 1926-1931.

[12] Последние новости: ежедневное издание / под ред. П.Н. Милюкова. Париж, 1920-1940.

[13] Новый град / под ред. И. Бунанова и Г. Федотова. Париж, 1935. №10.

[14] Русский колокол. Журнал волевой идеи / под ред. И.А. Ильина. 1927.

[15] Смена вех: Сб. статей. Прага, 1921.

[16] За Россию: Сборник национального союза русской молодежи за рубежом. София, 1930. №1.

[17] Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001.

Струве П.Б. Размышление о русской революции // Избранные труды. М., 2010.

Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997.

Степун Ф.А. Мысли о России. Национально-религиозные основы большевизма: пейзаж, крестьянство, философия, интеллигенция // Чаемая Россия. СПб., 1999.

Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991.

Карсавин Л.П. Феменология революции // Избранное. М., 2010.

Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. М., 2011. Т.1, Т.2.

Бердяев Н.Н. Духовные основы русской революции. СПб., 1999.

Керенский А.Ф. Русская революция. 1917. М., 2005.

Мельгунов С.П. Красный террор в России: 1918-1923. М., 1990.

[18] Расшифрованная телеграмма о группе «Новые вехи» от 10 октября 1921 года // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. Проф. М.Е. Главацкого. М., 2008. С.112.

Из протокола №94 заседания Политбюро ЦК РКП от 9 февраля 1922 года // Там же. С.118.

Из протокола №109 заседания Политбюро ЦК РКП от 8 марта 1922 года // Там же. С.118.

Письмо В. Ломинадзе Г.Е. Зиновьеву о сменовеховцах [лето 1922 г.] // Там же. С.177.

Предложение И.В. Сталина по вопросу о составе редакции «Накануне»[1922 г.] // Там же. С.179.

[19] Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1989. С. 907.

[20] Коротков С.Н. История изучения эмиграции эпохи французской революции // Научно-технический вестник информационных технологий, механики и оптики. – 2007. — № 3. – С.78-83.

Миллер К. Французская эмиграция и Россия в царствование Екатерины II. Париж, 1931.

Вайнштейн О.Л. Очерки по истории французской эмиграции в эпоху Великой революции (1789-1796). Харьков, 1924.

Левин И. Эмиграция французской революции. Берлин, 1923.

[21] Sławomir Kalembka. Wielka Emigracja: polskie wychodźstwo polityczne w latach 1831—1862. Warszawa, 1971.

Jerzy Zdrada. Wielka Emigracja po Powstaniu Listopadowym. Warszawa, 1987.

Sławomir Kalembka. Wielka Emigracja 1831—1863. Toruń, Wyd. Adam Marszałek, 2003.

[22] Скрынников Р.Г. Бегство Курбского // Прометей: историко-библиографический альманах серии «ЖЗЛ». Т.11. М., 1977.

Филюшкин А.И. Бегство Курбского: оценки источников и стереотипы историографии // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. История. – 2007. — №1. – С.8-17.

[23] Пушкарева Н.Л. Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом// Отечественная история. – 1996. — №1. – С.54.

[24]Там же. С.55.

[25] Пушкарева Н.Л. Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом // Отечественная история. – 1996. — №1. – С.58.

[26] Численность эмигрантов приводится по данным, названным в исследованиях Л.М. Спирина «Классы и партии в Гражданской войне в России (1917-1920 гг.)» и Ю.В. Мухачева «Идейно-политическое банкротство планов буржуазного реставраторства в СССР». Однако официальная статистика разниться и в других исследованиях приводятся иные данные. Одни из первых данных о численности российских беженцев, находящихся за пределами РСФСР были названы В.И. Ленин в ходе Всероссийского съезда транспортных рабочих 27 марта 1921 г. — 700 тыс. человек. Впоследствии в докладе о тактике РКП (б), прочитанном 5 июля 1921 г. на III конгрессе Коминтерна, назвалось число от 1,5 до 2-х миллионов человек. Одним из главных источников информации в данном случае выступали материалы советской разведки, которая называла общее количество эмигрантов к началу 1920-х гг. – 2 млн. 92 тыс. чел.

По исследованиям, представленным международными организациями численной российской диаспоры за рубежом еще более вариативна. Так, по данным американского Красного Креста — 1963500 человек на 1 ноября 1920 г.; согласно отчету Ф. Нансена, Верховного комиссара Лиги Наций по делам беженцев, это число достигает 1,5 млн. человек в марте 1922 г. и 1,6 млн. человек — на март 1926 г. По данным представленным историком М. Раевым ( Раев М. Россия за рубежом: История культуры русского зарубежья. 1919-1939. М., 1994. С.38) к 1930 г. в странах мира находилось 829 тыс. российских беженцев, в то время как немецкий историк Ханс фон Римши (Rimscha H. Rubland jenseits der Grenzen 1921—1926. Ein Beitrag Zur russischen Nachkriegsgeschiehte. Jena, 1927) называет число — 2935000 человек. Ряд же представителей самого Русского Зарубежья говорили о цифре около 1 млн. человек.

Следует понимать, что те условия, в которых проходил процесс эмиграции из России, не позволял в полной мере вести учет выехавших и отслеживать их дальнейшие передвижения. «Исход» из России носил лавинообразный, хаотичный характер. Следует помнить, что одновременно шел процесс и реэмиграции, в связи с чем получить общепризнанные и абсолютно точные цифры эмиграции из России в пореволюционный период на настоящий момент не представляется возможным.

[27] Безусловно говоря о «добровольности» эмиграции, мы имеем в виду наличие определенного выбора – остаться и принять новое положение вещей или покинуть страну. О добровольности «исхода» из России говорил и И.А. Бунин в своей Пражской речи «Миссия русской эмиграции» (29 марта 1924 г.): «Мы эмигранты, — слово «emigrer» к нам подходит как нельзя более. Мы в огромном большинстве своем не изгнанники, а именно эмигранты, то есть люди, добровольно покинувшие родину». Бунин И.А. Миссия русской эмиграции. Речь, произнесенная в Париже 16 февраля 1924 г. [Электронный ресурс] URL: http://internetsobor.org/obshchestvo/tserkov-i-mir/obshchestvo/i-a-bunin-missiya-russkoj-emigratsii-rech-proiznesennaya-v-parizhe-16-fevralya-1924-g (дата обращения 25 марта 2017).

[28] Макаров В.Г., Христофоров В.С. Пассажиры «философского парохода» (Судьбы интеллигенции, репрессированной летом-осенью 1922 г) // Вопросы философии. – 2003. — №7. – С.113-137.

[29] В 1922 г. из РСФСР была выдворена без права возращения значительная часть деятелей искусства и культуры, науки, не принявших результатов революции 1917 г. и, по всей вероятности, считавшаяся для Советской власти опасным идеологическим «элементом». По этой причине незаконное возвращение данной группы каралось смертной казнью.

[30] Зайцев Б. Далекое. М., 1991. С.496.

[31] Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье… Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1990. С.74.

[32] Бердяев Н.А. Самопознание. СПб., 2013. С.288.

[33] Булгаков С.Н. Из дневника // Тихие думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008. С. 433-434.

[34] Гидиринский В.И. Русская интеллигенция в истории России (социокультурный аспект). М., 2007.

[35] В.И. Ленин и ВЧК. Издание 2. М., 1987. С.540.

[36] Из протокола №10 заседания Политбюро ЦК РКП от 8 июня 19922 г. «Об антисоветских группировках среди интеллигенции» (доклад Уншлихта) // В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С. 138-140.

Постановление ГПУ о чистке Петрограда от активных контрреволюционных элементов от 6 июля 1922 г.// В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сборник документов и материалов / под ред. проф. М.Е. Главацкого. М. 2008. С.156-157.

Протокол №3 заседания комиссии Политбюро ЦК РКП от 9 августа 1922 г. Список профессоров и преподавателей ВУЗ и общественных деятелей, ведущих антисоветскую политику, подлежащих ссылке или внутри страны или заграницу // Там же. С.156-174.

Из протокола №71 заседания Политбюро ЦК РКП от 10 августа 1922 г «О враждебных группировках среди студенчества» // Там же. С.176

[37] Первое предупреждение // Правда. – 1922 — №1 (31 августа).

[38] Филимонов С.Б., Омельчук Д.В. «Выслать из пределов РСФСР без права возвращения…» Следственное дело отца С. Булгакова // Звезда. — 1998. — №5. — С.178 — 183.

[39] Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье… Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1990. С.76.

[40] Бердяев Н.А. Самопознание. СПб., 2013. С.288.

Булгаков С.Н. Из дневника // Тихие думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008. С.432.

[41] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т.5 // Литература Русского Зарубежья: антология в 6-ти томах. Т.2 (1926-1930). С.239-270.

Голубинцев А.В. «Русская Вандея». Очерки Гражданской войны на Дону. 1917-1920 гг. Мюнхен, 1959. С. 196-200.

Слащев-Крымский Я.А. Требую суда общества и гласности (оборона и сдача Крыма). Константинополь, 1921. С.80.

[42] Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. С.30.

[43] Лобыцин В. Русская Армия в Галлиполи. [Электронный ресурс] URL http://www.dk1868.ru/gallipoli/gallipoli.htm (дата обращения 25 марта 2017).

Раевский Н.А. Дневник галлиполийца. [Электронный ресурс] URL: http://az.lib.ru/r/raewskij_n_a/text_0080.shtml (дата обращения 25 марта 2017).

[44] Точных данных о количестве эвакуированных нет в связи с тем, что их учет не велся. Однако по воспоминаниям очевидцев и более поздним подсчетам следует, что их число может колебаться от 140 тыс. до 150 тыс. чел. Данные приведены по кн.: В.В. Костиков Не будем проклинать изнанье… (Пути и судьбы русской эмиграции). М., 1990. С.26.

[45] Гуль Р. Я унес Россию. Антология эмиграции. Т.1. Россия в Германии. New York, 1981.

Ланин Б. Русские лагеря в Германии // Русский эмигрант. – 1920. — №2. С.15.

[46] Ланин Б. Русские лагеря в Германии // Русский эмигрант. – 1920. — №2. С.15.

[47] Кононова М. Деятельность дипломатов царского и Временного правительств в эмиграции в 1917-1938 гг. // Международная жизнь. – 2001.- № 9-10. — С.71-83.

[48] Андреев В.Л. История Одного путешествия. М., 1974. С.245.

[49] Гиппиус З. Что делать русской эмиграции. Париж, 1930. С.18.

[50] Ященко А.С. Юридическое положение русских за границей // Русский эмигрант. – 1920 — №1 – С.4-6.

[51] Меркулова Н.В. Общественно-просветительская деятельность С.Н. Булгакова в пражский период эмиграции (1923 -1925): учение об объединении церквей // Связь времен. Сборник статей. Орел, 2015. С.61-67.

[52] Бердяев Н.А. Самопознание. СПб., 2013. С289, 290.

[53] Пушкарева Н.Л. Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом // Отечественная история. – 1996. — №1. – С.59.

[54] Андреев В.Л. История одного путешествия. М., 1974. С 245-253.

[55] Русский Берлин / сост. В.В. Сорокина. М., 2003. С.10.

[56] Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. С.83.

[57] Бердяев Н.А. Самопознание. СПб., 2013. С. 291.

[58] Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. С.87.

[59] Русский Берлин / сост. В.В. Сорокина. М., 2003. С.74.

[60] Гуль Р. Театры и музыка // Новый журнал. – 1978. — № 132. – С.136-144.

[61] Андреев В.Л. История одного путешествия. М., 1974. С 245-253.

[62] Гуль Р. Театры и музыка // Новый журнал. – 1978. — № 132. – С.136-144

[63] Онегина С.В. Пореволюционные политические движения российской эмиграции в 20-30 е годы // Отечественная история. – 1998 — №4. – С87-99.

[64] Гессен И.В. Годы изгнания: жизненный отчет. Paris, 1979. С.63.

[65] Галас М.Л. Русский общевоинский союз: организация, цели и идеология // Вопросы истории. – 2008. — №4. С.86-94.

Ершов В.Ф. Российское военно-политическое Зарубежье в 1920-1945 г.: организация, идеология, экстремизм. Дисс…доктора ист. наук. М., 2000.

[66] Жирков Г.В. Типологические особенности журналистики Русского зарубежья. [Электронный ресурс] URL: http://evartist.narod.ru/text5/20.htm (дата обращения 25 марта 2017).

Зеленин А. Язык русской эмигрантской прессы (1919—1939). М., 2007.

[67] Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. С107.

[68] Последние новости: ежедн. газ. Париж, 1920-1940

[69] Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. С.108.

[70]Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. С.110.

[71] Гессен И.В. Годы изгнания. Paris, 1979. С.144.

[72] Цит. по: Ипполитов Г.М. «Архив русской революции» как исторический источник. [Электронный ресурс] URL: http://studopedia.ru/1_59172_arhiv-russkoy-revolyutsii-kak-istoricheskiy-istochnik.html (дата обращения 25 марта 2017).

[73] Голубева М.И. Иосиф Владимирович Гессен – издатель «Архива русской революции» : автореферат дис. … кандидата исторических наук: 07.00.12. М., 1996.

[74] Игорев В. Красная Армия и «военизация» // Белый архив: сборник по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.п. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926.

[75] Гидиринский В.И. Русская интеллигенция в истории России (социокультурный аспект). М., 2007.

[76] Русское Зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. М., 1997.

[77] Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С.22.

[78] Там же. С.23.

Потехин Ю.Н. Физика и метафизика русской революции// Смена Вех: сборник статей. Прага, 1921. С.171

[79] Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины: сборник статей о русской революции. М., 1990. С.241.

[80] Струве П.Б. Размышления о русской революции // Избранные труды. М., 2010. С. 448.

[81] Степун Ф.А. Пролетарская революция и революционный орден русской интеллигенции // Чаемая Россия. СПб., 1999. С.333.

[82] Федотов Г.П. Революция идет // Избранные труды. М., 2010. С.165.

[83]Федотов Г.П. Революция идет // Избранные труды. М., 2010. С.165-168.

[84] Раупах Р.Р. фон Facies Hippocratica (лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года. СПб., 2007. С.175.

[85] Федотов Г.П. Революция идет // Избранные труды. М., 2010. С. 163-164.

[86] Врангель Н.Е. Воспоминания: от крепостного права до большевиков. М., 2003. С.342-343.

Данилов Ю.Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и великом князе Михаиле Александровиче // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.362.

Гурко В.И. Царь и Царица. Париж, 1927. С.23, 40.

[87] Арцыбашев М. Записки писателя // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.446.

[88] Шульгин В.В. Последний очевидец. М., 2002. С.383.

[89] Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991. С.108.

[90] Шульгин В.В. Последний очевидец. М., 2002. С.409-410.

[91] Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991. С.486.

[92] Булгаков С.Н. Пять лет. Агония // Тихие думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008. С.409.

[93] Булгаков С.Н. Пять лет. Агония // Тихие думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008. С.406.

[94] Там же. С.407.

[95] Карсавин Л.П. Феменология революции// Избранное. М., 2010. С.217.

[96] Степун Ф.А. Религиозный смысл революции // Чаемая Россия. СПБ., 1999. С. 106, 112.

[97] Франк С.Л. Из размышлений о русской революции // Избранные труды. М., 2010. С.270-271.

[98] Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е гг. – 1919). М., 2000. С.130.

[99] Устрялов Н.В. Революция и война // Избранные труды. М., 2010. С.55.

[100] Федотов Г.П. Революция идет // Избранные труды. М., 2010. ам же. С.169.

[101] Оберучев К. В дни революции: воспоминания участника великой русской революции 1917-го года. Нью-Йорк, 1919. С.17.

[102] Ольденбург С.С. Император Николай II (опыт биографии) // Русская летопись. Париж, 1925. Т.7. С.18.

[103] Франк С.Л. Из размышления о русской революции // Избранные труды. М., 2010. С.270-271.

Врангель П.Н. Записки. М., 2002. Т.1. С.8.

Арцыбашев М. Записки писателя // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.447.

Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991. С.108.

[104] Струве П.Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С.391.

[105] Гурко В.И. Царь и Царица. Париж, 1927. С.99, 113.

[106] Мережковский Д.С. Царство антихриста: статьи периода эмиграции. СПб., 2001. С.60.

[107] Шульгин В.В. Последний очевидец. М., 2002. С.384.

[108] Там же. С.396.

[109] Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Т.1. М., 2011. С23.

[110]Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Т.1. М., 2011. С.19.

[111] Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. СПб., 2013. С.264.

[112] Гидиринский В.И. Русская интеллигенция в истории России (социокультурный аспект). М., 2007.

[113] Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. Сверловск. 1991.

[114] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С.45.

[115] Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Избранные труды. М., 2010. С.168.

[116]Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Избранные труды. М., 2010. С.59.

[117] Сталинский Е. Десять лет (Февральская революция) // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.489.

[118] Франк С.Л. Крушение кумиров // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1990. Т.1. Кн. 1 (120-1925). С.341.

[119] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С.55.

[120] Раупах Р.Р. фон Facies Hippocratica (лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года. СПб., 2007. С.39-41.

Ювенал Мировая угроза. Этапы русской революции. Константинополь, 1921. С.30-31.

Вильчковский О. Не правда, а кривда // Двуглавый Орел русский монархический журнал в эмиграции / под руков. И.Е. Маркова. Париж, 24 декабря. №2. С.13.

Струве П.Б. Задачи русской молодежи // За Россию: сборник Национального союза русской молодежи за рубежом. София. 1930. №1. С.10.

Винберг О. Крестный путь. Корни зла. Мюнхен, 1921. С.7.

Франк С.Л. Крушение кумиров // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1990. Т.1. Кн. 1 (120-1925). С.339, 342.

[121] Бунин И.А. Окаянные дни. СПб., 2012. С.25.

[122] Там же. С.117.

[123] Изгоев А.С. Социализм, культура и большевизм//Вехи: из глубины. М., 2010. С.388.

[124] Там же. С.389.

[125] Степун Ф.А. Мысли о России. Национально-религиозные основы большевизма: пейзаж, крестьянство, философия, интеллигенция // Чаемая Россия. СПб., 1999. С.25.

[126] Степун Ф.А. Мысли о России. Национально-религиозные основы большевизма: пейзаж, крестьянство, философия, интеллигенция // Чаемая Россия. СПб., 1999. С.31.

[127] Там же. С.31.

[128] Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. М., 2014. С.117.

[129] Сборник народных чтений по социально-политическим вопросам момента/ под ред. В.Е. Дельдена. Новочеркасск. 1919. С.59.

[130] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.41.

[131] Там же. С.40.

[132] Там же.С.41.

[133] Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. М., 1993. С.89, 92.

[134] Врангель Н.Е. Воспоминания: от крепостного права до большевиков. М., 2003. С.339.

[135] Устрялов Н.В. Революция и война // Избранные труды. М.,2010. С.54.

[136] Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е-1919). М., 2000. С.132-133.

[137] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.25.

[138] Сабанеев Л.Л. Указ. Соч. С.15.

[139] Сабанеев Л.Л. Указ. Соч. С.15.

[140] Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. СПб., 1999. С.161.

[141] Русский колокол. Журнал волевой идеи / под ред. И.А. Ильина. 1927. №1. С.20-21.

[142] Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины: Сборник статей о русской революции. М., 1990. С.237.

[143] Франк С.Л. Из размышлений о русской революции // Избранные труды. М., 2010. С.270-271.

[144] Сольский В. Ленин // Всеобщая библиотека. – Берлин. — 1921. — №12. — С.8.

[145] Устрялов Н.В. Революция и война // Избранные труды. М., 2010. С.52.

[146]Там же. С.55.

[147] Там же. С.52.

[148] Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С.26.

[149] Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917 г. М., 1991. С.115.

[150] Булгаков С.Н. Пять лет (1917-1922). Агония // Тихие думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008. С.418.

[151] Степун Ф.А. Религиозный смысл революции // Чаемая Россия. СПб., 1999. С.112.

[152] Франк С.Л. Из размышлений о русской революции // Избранные труды. М., 2010. С.271.

[153] Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. СПб., 2013. С.265.

[154] Блок А. Россия и интеллигенция. Берлин, 1920. С.13.

Врангель П.Н. Записки. М., 2002. Т.1. С.4.

[155] Гиппиус З.Н. Современная запись: 1914-1919. Дневник (Извлечение) // Мережковский Д.С. «Больная Россия» Л., 1991. С. 213.

[156]Гиппиус З.Н. Современная запись: 1914-1919. Дневник (Извлечение) // Мережковский Д.С. «Больная Россия» Л., 1991. С. 213.

[157] Сабанеев Л.Л. Воспоминания о России. М., 2004. С. 15.

[158] Шульгин В.В. Последний очевидец. М., 2002. С. 424.

[159] Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е гг. – 1919). М., 2000. С.132-133.

[160] Булгаков С.Н. Пять лет (1917-1922). Агония // Тихие Думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008. С.422.

[161] Митрохин В.А. Российская эмиграция: Общественная мысль и политическая деятельность (20-30-е годы ХХ века): автореферат дис. … доктора исторических наук. Саратов. 2009.

[162] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.42.

Сталинский Е. Десять лет (Февральская революция) // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.487.

[163] Набоков В.Д. Временное правительство // Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. М., 1991. Т.1.

[164] Раев М.И. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919-1939. М., 1994. С.207.

[165] Раупах Р.Р. фон Facies Hippocratica (лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года. СПб., 2007. С.210.

Данилов Ю.Н. Мои воспоминания об императоре Николае II и великом князе Михаиле Александровиче // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.378.

Сольский В. Ленин // Всеобщая библиотека. Берлин, 1921. №12. С.8.

Потехин Ю.Н. Физика и метафизика русской революции // Смена Вех: сборник статей. Прага, 1921. С.168.

[166] Бердяев Н.А. Самопознание: опыт философской автобиографии. СПб., 2013. С.264.

[167] Булгаков С.Н. Из «дневника» // Тихие Думы. Этика, культура, софиология. СПб., 2008. С.466.

[168] Там же. С.466.

[169] Деникин А.И. Указ. Соч. С.486.

[170] Врангель Н.Е. Воспоминания: от крепостного права до большевиков. М., 2003. С.323.

[171] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.41.

[172] Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С.53.

[173] Набоков В.Д. Временное правительство // Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1, М., 1991. С.16.

[174]Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С.53.

[175] Набоков В.Д. Временное правительство // Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1, М., 1991. С.9.

[176] Из программы конституционно-демократической партии // Хрестоматия по истории России: учебное пособие / сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев. М., 2011. С.355-357.

[177]Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки. М., 1989 С.189.

[178]Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки. М., 1989. С.184.

[179]Там же. С.173.

[180] Там же. С.176-177.

[181] Керенский А.Ф. Русская революция. 1917. М., 2005. С.12.

[182] Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993. С.12.

[183] Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993. С.136

[184] Там же. С.14-15.

[185] Онегина С.В. Пореволюционные политические движения российской эмиграции в 20-30 –е годы (К истории идеологии) // Отечественная история. 1998. №4. С.88.

[186] Лукомский А.С. Из воспоминаний // Архив Русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.2, М., 1991. С.24.

[187] Краснов П.Н. На внутреннем фронте // Архив Русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1. 206.

[188] Деникин А.И. Указ. Соч. С.111-112.

[189] Там же. С.111.

[190] Там же. С.489.

[191] Там же. С.111-112.

[192] Деникин А.И. Указ. Соч. С. 489

[193] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.30-31.

[194] Там же. С.30-32.

[195] Андреев Л.Н. S.O.S.: Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919). М., СПб., 1994. С.30.

[196] Там же. С.33.

[197] Берберова Н.Н. Указ. Соч. С.112.

[198] Андреев Л.Н. Указ. Соч. С.83.

[199] Сорокин П.А. Указ. Соч. С.73, 79.

[200] Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е гг. – 1919). М., 2000. С.135.

[201] Устрялов Н.В. Революция и война // Избранные труды. М.. 2010. С.56.

[202] Франк С.Л. Крушение кумиров // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1990. Т.1. Кн. 1 (120-1925). С.343.

[203] Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е гг. – 1919). М., 2000. С.138.

[204] Там же. С.73.

[205] Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины: сборник статей о русской революции. М., 1990. С.235.

[206] Там же. С.235.

[207] Андреев Л.Н. Указ. Соч. С.34.

[208] Головин Указ Соч. Т.1. С.58

[209] Там же. С.58.

[210] Там же. С.57.

[211] Сорокин П.А. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992. С.84.

[212] Головин Н.Н. Указ Соч. Т.1. С.58.

[213] Там же. С.488.

[214] Федотов Г.П. Февраль и Октябрь // Избранные труды. М., 2010. С.466.

[215] Головин Н.Н. Указ Соч. Т.1. С.57.

[216] Набоков В.Д. Временное правительство // Архив русской революции / сост. И.В. Гессен. Т.1. М.1991. С.38.

[217] Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. СПб., 2013. С.265.

Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. Нью-Йорк. 1956. Т.2. С.21, 58, 60.

Лукьянов С.С. Революция и власть // Смена вех: сборник статей. Прага, 1921. С.78-79.

Сольский В. Ленин // Всеобщая библиотека. Берлин, 1921. С.12

Врангель П.Н. Записки. М., 2002. Т.1. С.12-14

[218] Гиппиус З.Н. Язвительные заметки о Царе, Сталине и Муже. М., 2014. С.151.

[219] Сорокин Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992. С.85.

[220] Лукомский А.С. Из воспоминаний // Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1. 1991. С.39.

Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991. С.174

[221]Там же. С.51. С.54-55

[222] Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993 С.161.

[223] Краснов П.Н. На внутреннем фронте // Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1. 1991. С.206.

[224] Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991. С.172.

[225]. Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991. С.172 С.177.

[226] Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С.54-55.

[227] Там же. С.49.

[228] Ильин И.А. Родина и мы // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2 (1926-1930). С.418.

[229] Письмо Л.Н. Андреева к С.С. Голоушеву // Указ. Соч. С.196.

[230] Там же. С.196.

[231] Булгаков С.Н. На пиру богов (Pro и Contra). Современные диалоги // Героизм и подвижничество. М., 1992. С.381.

[232] Зайцев К. Мы и Они // Возрождение. – 1925 — 3 июня. — №1.

[233] Керенский А.Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С.216.

[234] Набоков В.Д. Временное правительство // Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. М., 1991. Т.1.С.78.

[235] Сорокин П.А. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992. С.87.

[236] Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917 г. М., 1991. С.323.

[237] Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг.Т.1. С.120.

[238] Ювенал Мировая угроза. Этапы русской революции. Константинополь. 1921. С.3.

[239] Андреев Л.Н. Указ. Соч. С.35-36.

[240] Струве П.Б. Освобождение и Возрождение // Возрождение. -1925- 3июня. — №1.

[241] Там же. С.333.

[242] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.268.

[243] Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки. М., 1989. С.289.

[244] Куприн А.И. Указ. Соч. С.16.

[245] Мельгунов С.П. Красный террор в России: 1918-1923. М., 1990.

[246] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.334-335.

[247] Там же. С.338.

[248] Донской Р.(псевдоним) От Москвы до Берлина в 1920 г.// Архив русской революции / Сост. И.В. Гессен. Т.1. 1991. С.268.

[249] Шульгин В.В. Три столицы // Литература Русского Зарубежья: Антология в 6-ти томах. Т.2. М., 1991. С.161-238.

[250] Сорокин П.А. Нравственное и умственное состояние современной России // Литература Русского Зарубежья: Антология в 6-ти томах. Т.1. М., 1991. С.407.

[251] Там же. С.408.

[252] Гиппиус З.Н. Язвительные заметки о Царе, Сталине и Муже. М., 2014. С.188.

[253] Куприн А.И. Купол Св. Исаакия Далматского // Литература Русского Зарубежья: Антология в 6-ти томах. Т.2. М., 1991. С.18-19.

[254] Мережковский Д.С. Царство антихриста: статьи периода эмиграции. СПб., 2001. .

[255] Андреев Л.Н. Указ. Соч. С.102.

[256] Бунин И.А. Окаянные дни. СПб., 2012. С.223.

[257] Зайцев К. Мы и Они // Возрождение. – 1925.- 3 июня. — №1.

[258]Зайцев К. Мы и Они // Возрождение. – 1925.- 3 июня. — №1

Струве П.Б. Освобождение и Возрождение // Возрождение. -1925.- 3июня. — №1.

Карташев А. Сим победиши // Возрождение. – 1925. — 3июня. — №1

[259] Кривошеина Н.А. Четыре трети нашей жизни. М., 1999. С.80.

Раупах Р.Р. фон Facies Hippocratica (лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной комиссии 1917 года. СПб., 2007. С.291.

Мережковский Д.С. Царство антихриста: статьи периода эмиграции. СПб., С.60

Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С.685

Русский колокол. Журнал волевой идеи / под ред. И.А. Ильина. 1927. №1. С.9.

Устрялов Н.В. Былое-революция 1917 г. (1890-е гг. – 1919). М., 2000. С.153.

[260] Набоков В.Д. Указ. Соч. С.119.

[261] Головин Н.Н. Указ. Соч. Т.1. С.343.

[262] В дальнейшем, после окончания Гражданской войны, многие представления о борьбе с советской властью будут переоценены и пересмотрены, сама необходимость вооруженного сопротивлению Советской России будет поставлено под сомнение рядом представителей эмиграции, что вызовет окончательный раскол в среде Русского Зарубежья.

[263] Гиппиус З. Язвительные заметки о царе, Сталине и Муже. М., 2014. С. 185-186.

[264] Куприн А.И. Купол Св. Исаакия Далматского // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. Т.2. М., 1991. С 49-51.

[265] Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. СПб., 2013. С.270

[266]Там же. С.270.

[267] Головин Н.Н. Указ. Соч.Т.1. С.343.

[268] Доклад о Западном фронте и армии Бермонта-Авалова / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.107, 113.

[269] Гуль Р.Б. Ледяной поход. Деникин А.И. Поход и смерть генерала Корнилова. Будберг А. Дневник. 1918-1919 годы. М., 1990. С.180.

[270] Там же. С. 235, 239, 240, 255.

[271]Там же. С.233.

[272] Доклад о Западном фронте и армии Бермонта-Авалова / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.123.

[273] Шульгин В.В. Дни. 1920: записки. М., 1989. С. 289-290.

[274]Шульгин В.В. Дни. 1920: записки. М., 1989. С. 288.

[275] Доклад о Западном фронте и армии Бермонта-Авалова / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.113.

[276] Яков Маркович Лисовой (21 марта 1882-2августа 1965) – офицер Российской армии, участник Первого Кубанского (Ледяного) похода, эмигрант с 1920 г.. С 25 ноября 1917 г. находился в распоряжении начальника штаба Главнокомандующего армиями Западного фронта. С ноября 1919 года занял должность начальника Политического отдела штаба армии. В эмиграции стал редактором сборника «Белый архив». Автор работ по истории Белого движения.

[277] Лисовой Я.М. Объяснительная записка к докладу о положении дел на Западном фронте и в Армии полковника Бермонта-Авалова / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.129.

[278] Ильин И.А. Родина и мы // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2. С.428.

Волошин Г. Активизм на каждый день // За Россию: сборник Национального союза русской молодежи за рубежом. София, 1930. №1. С.14.

[279] Гончаренко О.Г. Белоэмигранты между звездой и свастикой. М., 2005 С.97, С.117, С.119..

[280] Афанасьев А.Л. Полынь в чужих краях: (о русской эмиграции). М., 1987.

Иоффе Г.З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977.

Комин В.В. Крах российской контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977.

Минц И.И. Великая Социалистическая революция и интеллигенция // Интеллигенция и революция. ХХ век: сб. статей / ответ. ред. К.В. Гусев. М., 1985. С.6-20.

Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М., 1987.

[281] Баскаков О.О. Идеология русской монархической эмиграции 20-30-х гг. ХХ века. Дис…канд. ист. наук. М., 1999.

Ляпорова Е.Н. Образ советского государства в представлениях русской эмиграции в 20-е годы ХХ века на примере взглядов П.Н. Милюкова, А.Ф. Керенского и И.В. Гессена. Дис. … кан. ист. наук. Ростов-на-Дону, 2008.

Малыхин К.Г. Русское Зарубежье 20-30 – х гг.: Оценка большевистской модернизации. Дис. … док.ист.наук. Ростов-на-Дону, 2000.

Митрохин В.А. Российская эмиграция: общественная мысль и политическая деятельность (20-30 е гг. ХХ века). дис. … доктора ист. наук. Саратов, 2009.

[282] Ляпорова Е.Н. Образ советского государства в представлениях русской эмиграции в 20-е годы ХХ века на примере взглядов П.Н. Милюкова, А.Ф. Керенского и И.В. Гессена. Дис. … кан. ист. наук. Ростов-на-Дону, 2008.

[283] Думова Н.Г., Трухановский В.Г. Черчилль и Милюков против Советской России. М, 1989.

[284] Дневник П.Н. Милюкова. 1918-1921. М, 2004. С.523.

[285]Там же. С. 555.

[286] Письмо В.А. Маклакова к В.В. Шульгину от 5 апреля 1921 г. // Спор о России: В.А. Маклаков – В.В. Шульгин. Переписка 1919-1939 гг. М., 2010. С.68.

[287] Бердяев Н.А. Русская идея. СПб., 2012.

[288] Бобрищев-Пушкин А.В. Новая вера // Смена Вех: сборник статей. Прага, 1921. С.93-94.

[289] Шульгин В.В. Три столицы. Путешествие в красную столицу // Литература Русского Зарубежья. Антология в 6-ти томах. М., 1991. Т.2. (1926-1930). С.205.

[290] Бердяев Н.А. Самопознание: Опыт философской автобиографии. СПб., 2013. С.289.

[291] Письмо Н.А. Бердяева к П.Б. Струве от 17 декабря 1922 г / Братство Святой Софии: материалы и документы 1923-1939. М, 2000. С.173-176.

[292] Минаков С.Т. Сталин и его маршал. М., 2004. С.37-45.

Гессен И.В. годы изгнания: жизненный отчет. Paris, 1979.

[293] Минаков С.Т. Советская военная элита 20-х годов (состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). Орел, 2000. С.83.

[294]Минаков С.Т. Советская военная элита 20-х годов (состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль). Орел, 2000. С.83.

[295] Бердяев Н.А. Русская идея. СПб., 2012 С.295.

[296] Белый А. О «России» в России и о «России» в Берлине // Русский Берлин / Сост. В.В. Сорокина. М., 2003. С.15-16.

[297] Потехин Физика и метафизика русской революции // Смена Вех: сборник статей. Прага, 1921. С.173-174.

[298] Устрялов Н.В. Интервенция // В борьбе за Россию: сборник статей. Харбин. 1920. С.6.

[299] Потехин Физика и метафизика русской революции // Смена Вех: сборник статей. Прага, 1921. С. 173.

[300] Исход к Востоку. Предчувствие и свершения. Утверждения евразийцев. София, 1921. С.313.

Трубецкой Н.С. О государственном строе и форме правления // Избранное. М., 2010. С.439-450.

[301] Гуль Р. Иллюзия примирения: Евразийство. Сменовеховство. Милюков. Маклаков и др. // Русский Берлин / сост. В.В. Сорокина. М., 2003. С.324.

[302] Лекция Е.Д. Кусковой / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.189.

[303] Возрождение: ежедневная газета / под ред. П.Б. Струве. Париж, 1925. — №1-. 3 июня.

[304] Марков Н.Е. Равнение на Россию! // Двуглавый Орел. Париж. – 1926 — №2. – 24 декабря. – С.7.

[305] Процессы реэмиграции в Россию не получил всеобщего характера, однако на протяжении определенного времени все же был достаточно массовым. По данным приведенным Н.Л. Пушкаревой в статье «Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом», в 1921 году в Россию возвратились 121 343 уехавших, а всего с 1921 по 1931 г. – 181 432 человек

[306] Лекция Е.Д. Кусковой / Белый Архив: сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.д. / под ред. Я.М. Лисового. Париж, 1926. С.189.