Празднование первой годовщины Октября: власть и политическая культура в эпоху Гражданской войны

Одна из важных новаций современного гуманитарного знания – расширительное толкование «сферы политического», предполагающее интерес не только к истории государственных структур, но и к социокультурным особенностям тех или иных политических режимов. Одним из базовых понятий, используемых сторонниками обновленной политической истории, является понятие «политическая культура».

Не существует единого определения этого сложного явления. Выстраивая полемику со сторонниками социальной истории в марксистском духе, с «традиционной» политической историей, исследовательница Французской революции Линн Хант рассматривает политическую культуру как «ценности, ожидания и неявные правила, отражавшие и формировавшие коллективные намерения и действия»[1]. Это определение представляется гибким, и использующие его исследователи показали, что без изучения трансформации политических ценностей, норм, явных и неявных «правил игры» понимание глубинных процессов революционной эпохи будет затруднено[2].

Революция 1917 года привела не только к кардинальной смене государственной и экономической системы, но и к изменениям в сфере политико-культурного творчества. Частью этих изменений стали новые празднования, в частности – главная дата советского праздничного календаря – 7 ноября.

Важность темы исследования обусловлена той существенной ролью, которую играл этот праздник в политической и культурной жизни Советской России. История празднования дня установления советской власти связана с рядом остающихся актуальными историографических вопросов о природе режима, установившегося в результате Октября, о средствах формирования поддержки новой власти. История «дня основания» Советской России имеет непосредственное отношение к важным сюжетам политической истории: формированию образов революционных лидеров, конструированию образов врагов революции, особенностям сакрализации революции. Эти элементы «сферы политического» и будут находиться в центре внимания автора данной работы.

Особая организация праздничного пространства должна была в наглядной, доступной форме продемонстрировать масштаб и глубину преобразований, которые принесла революция. Красная площадь в Москве, Марсово поле в Петрограде, центральные улицы провинциальных городов «советизировались», революционизировалось.

В записке, направленной в Московский Совет в предпраздничный день — 5 ноября 1918 года — патриарх Тихон изложил свои опасения: по его мнению, сакральное для верующих пространство Московского Кремля могло подвергнуться профанации в праздничные дни, и просил, чтобы «святыни не завешивались разными полотнами» [3]. Эти опасения оказались не беспочвенны: историк А.В. Орешкин писал в своем дневнике, что «на думе, против Иверской часовни, где была прежде икона, красуется надпись «Религия — опиум для народа»!!»[4]. Бывшее ранее сакральным пространство перекодировалось, использовалось для борьбы с церковью.

И организаторы торжеств в провинции стремились (в той степени, в которой позволяли ограниченные ресурсы) оформить праздничное пространство особым образом. В Петрозаводске центр города был украшен как революционными символами, так и еловыми ветвями (см. иллюстрацию 1). Популярность еловых ветвей в качестве важного элемента праздничного убранства можно объяснить и их дешевизной, и тем, что они и ранее были распространенным и типичным видом праздничных украшений: обычай украшать еловыми и пихтовыми ветвями праздничное пространство «восходил к дореволюционной религиозной православной (а от нее – к языческой, дохристианской) традиции, и стал еще до революции органичным элементом городской праздничной культуры»[5].

Автор заметки в газете «Беднота» писал о праздновании годовщины Октября в различных городах: «Везде портреты вождей революции, везде громадные плакаты, везде красные знамена»[6]. Действительно, изображения вождей были важным политическим символом, украшавшим праздничные площади и столиц, и провинциальных городов.

Корреспондент «Правды» так описал свое впечатление от праздничного фейерверка, состоявшегося вечером 6 ноября 1918 года в Москве: «Разукрашенные флагами дома, обвитые гирляндами зелени колонны, прекрасные арки, художественные панно, портреты великих учителей и вождей коммунизма – все это освещается молниями, звездами, каскадами огней роскошного фейерверка»[7]. Праздничная иллюминация должна была, вероятно, усилить впечатление от праздничного убранства, важной частью которого были изображения революционных лидеров. Этот же прием использовался и организаторами празднования первой годовщины Октября в Смоленске, где были зажжены красные лампочки, освещающие «портреты пророков социализма и коммунизма»[8].

В Петрограде в честь празднования первой годовщины Октября были изготовлены 1000 бюстов и портретов революционных лидеров [9]. Окна Олонецкого губернского исполнительного комитета Советов крестьянских, рабочих и красноармейских депутатов были украшены портретами К. Маркса, В.И. Ленина и Г.Е. Зиновьева[10]. Таким образом, прославлялись основоположник марксизма, лидер российской революции и вождь края.

Важно отметить, что без изображений К. Маркса невозможно представить церемониал празднования годовщины Октября. При этом фигура основоположника марксизма могла интерпретироваться организаторами праздника в различных городах по-разному. На панно, украшавшем праздничное пространство у Никольской церкви в Петрограде, К. Маркс был изображен в виде Юпитера, а богиня Молва, дочь богини Надежды, возвещала суть его учения (см. иллюстрацию 2).

Организаторы торжеств использовали различные средства для тиражирования изображений вождей в провинции. Об одном из таких способов пишут авторы резолюции, составленной на станции Альмеж (Вологодская губерния) (авторская орфография сохранена): «Интузиазм населения не поддается описанию[,] декорированный портретами Ленина Троцкаго и Маркса и плокатами поезд фронтовой секции с восторгом встречается крестьянами и рабочими на станциях пути следования Котлас на фронт опаздывает на один ден[ь]»[11]. Независимо от того, насколько распространенной и искренней была описываемая в резолюции реакция сельчан, важно, что в ходе празднования годовщины Октября модерное средство коммуникации использовалось для тиражирования традиционного элемента праздника – изображений правителей.

Политическая сакральность стала важной характерной особенностью праздника. Один из текстов, посвященных первой годовщине, важно, в связи с этим, процитировать подробно. Корреспондент «Известий Олонецкого Губернского Исполнительного Комитета Советов крестьянских, рабочих и красноармейских депутатов» писал в дни подготовки празднования: «Как в великие дни христианской Пасхи подлинно верующие забывают и о своих недугах, и о своем горе и в приобщении к воскресшему Христу под малиновый звон праздничных колоколов ликуют целую неделю, точно такое же настроение должны мы вызвать в себе в дни октябрьского юбилея. <…> Дни 7-8 ноября должны стать днями всеобщего митингования. Крылатым праздников духа должны мы их сделать. Это дни смотра наших сил, и мы должны ревностно к ним подготовиться, употребляя церковный оборот, постом и молитвою. За дни 7-8 ноября мы все обязаны стать зрелыми. Кто чего не понимает, должен понять. В работе коллективной мысли должен найти свое успокоение. После 7-8 ноября не должно остаться никаких недоумений. Все должны быть приведены к одному знаменателю в эти дни великого братского обучения.

Но эти дни, помимо учебного их содержания, должны быть днями и великой радости. Так в пасхальные дни верующий разумом уподобляется воскресшему Христу и чувством радуется под веселый звон праздничных колоколов торжеству Воскресшего Великого Сына»[12]. Корреспондент затронул несколько важных тем: праздник, по его мнению, должен был стать сакральным временем, временем коллективного квазирелигиозного обращения, способствующему духовному преображению празднующих, автор заметки дважды использовал сравнение годовщины Октября с Пасхой.

Корреспондент использовал особый язык для описания энтузиазма, который должны были испытать празднующие. Однако сравнения годовщин Октября с главным праздником православного календаря не были уникальны: годовщины революции описывалась как «Красная Пасха» (или «Пролетарская Пасха») в различных городах, понятие в том или ином виде встречается в различных источниках: в речах революционных лидеров[13], в праздничных телеграммах, адресованных вождям[14], заметках корреспондентов газет, в характеристиках критиков большевиков[15]. Не случайно организаторы торжеств в разных городах (Петрограде, Воронеже, Петрозаводске, Выборге) независимо друг от друга предложили привлечь дополнительное внимание к празднику с помощью привычного для горожан элемента ритуала – колокольного звона. Если организаторы праздника в Петрограде предлагали использовать колокола, снятые с церквей, то в программе празднования Октября в Олонецком уезде колокольный звон напрямую связывался с сакральным характером праздника: в плане торжеств говорилось о том, что «в 9 час. утра во всех церквах уезда в течении 15 минут должен быть колокольный звон, который возвестит наступление великого праздника пролетарской Пасхи»[16].

При этом можно говорить о том, что в рассматриваемый период времени существовало «многоголосие» памяти об Октябре. Если одни вспоминали о революции как о «Красной Пасхе», освободившей Россию от долгих мучений, то в иных мемориальных нарративах повторялись мотивы «России на кресте» или «распятого народа»[17]. В ходе празднований Октября нашли выражение и эйфоричное, и трагедийное восприятие действительности.

Сильное эмоциональное воздействие должны были оказать и акции государственного попечения, ставшие важным элементом торжеств. Москвичам выдавались хлеб, конфеты, варенье, рыба, сливочное масло, для детей был организован бесплатный ужин[18]. В Петрозаводске к празднику должны были быть организованы бесплатные обеды «для бедняков» и проведена «частичная амнистия»[19]. Устроители торжеств пытались проводить традиционную для российской власти политику кормления[20], что было особенно важно в момент продовольственного кризиса. Праздник сохранял традиционное назначение – в необычайно тяжелых условиях Гражданской войны организаторы торжеств стремились сделать его временем отдыха, гуляний, угощений, наполняя эти элементы политическим смыслом. Представление о празднике как о политической акции налагалось на чрезвычайно устойчивое восприятие праздничного времени как времени отдыха, и это позволяло использовать элементы традиции в политических целях.

С другой стороны, праздник становился смотром сил сторонников Октября и временем их мобилизация, частью войны, идущей с врагами революции. Не случайно характерной чертой празднования годовщины Октября стало участие в торжествах военных сил. В Москве войсковые части Красной Армии начинали праздничную демонстрацию 7 ноября[21], а в Петрозаводске военные парады стали центральной частью торжеств во второй день праздника[22].

Это не было уникальной особенностью советского праздничного стиля: связь военной культуры со сферой властных отношений была чрезвычайно сильна в императорской России[23]. Участвовали военные части и в «праздниках свободы» 1917 года.

Гражданская война проходила не только на полях сражений, она проникала и в политико-культурную сферу. В праздничной резолюции, направленной в Совет народных комиссаров представителями комитета деревенской бедноты деревни Шимска Новгородского уезда содержались призывы: «Проклятие и смерть тиранам, кровопийцам. Смерть белым и красным врагам свободы»[24]. Члены Спасопреображенского Волостного Исполкома Каргопольского уезда писали в вынесенной ими праздничной резолюции: «[Да] здравствует диктатура пролетариата, да здравствует всеобщая мировая революция, красный террор империалистическим противникам революции»[25]. Составители резолюции призывали распространить практику террора на врагов революции за рубежом. Авторы телеграммы, направленной от имени большевистской партии и Обоянского Исполкома, приветствуя В.И. Ленина — «дорого вождя», заканчивали телеграмму призывом «… да погибнут паразиты трудового народа всего мира»[26]. Поздравляя революционных «вождей» с празднованием годовщины Октября, партийные активисты в разных частях страны писали о необходимости чрезвычайных мер по отношению к врагам революции, которых необходимо было не только победить в ходе военного противостояния, но и уничтожить физически. Описания необходимости насилия сочетались с проявлениями лояльности вождям и ожиданиями победы мировой революции, верой в то, что тотальное уничтожение врагов приведет к быстрому достижению целей, поставленных революционными лидерами.

Символическим выражением идеи мести врагам революции стали церемонии сожжения чучел, организованные в ряде городов и сел Советской России.

В подготовке и проведении этих акций участвовали видные большевики. Одно из мнений о том, кто должен олицетворять фигуру «старого строя», было обозначена в записке, датированной 23 октября. Автором документа являлся председатель Революционного военного совета Л.Д. Троцкий, а адресатом – Л.Б. Каменев. Важно процитировать этот примечательный документ полностью: «Думаю, что необходимо как можно шире развернуть агитацию против виновников вмешательства (интервенции – К.Г.), придав агитации самый популярный и доступный народным низам характер. Нужно популяризовать в стране фигуру Вильсона. Предлагаю во время празднеств 7 ноября не забыть о Вильсоне, Ллойд Джордже, Микадо, Клемансо и проч. Думаю, что хорошо было бы сжечь на площадях чучело Вильсона и пустить об этом радио по всему миру. На демократическую американскую сволочь такой обряд может произвести впечатление. Разумеется, уничтожение Вильсона должно иметь народный плебейский характер»[27]. В приписке, сделанной Л.Б. Каменевым к телеграмме, говорилось: «Прошу принять во внимание и осуществить, присоединив Милюкова, Скоропадского, Кюльмана и Чернина»[28].

План Троцкого не был воплощен в жизнь – вечером 6 ноября 1918 года на Красной площади было сожжено чучело «кулака»[29]. Вместе с тем, документ показывает, что революционные лидеры относились к сожжениям чучел врагов как к чрезвычайно важной политической акции. Троцкий предложил использовать зрелищные формы, которые должны была оказать воздействие и на «народные низы», и на международную аудиторию – «демократическую американскую сволочь». Председатель Реввоенсовета стремился к тому, чтобы сожжения стали сенсацией международного масштаба.

В период подготовки празднования первой годовщине Октября актуален был вопрос о соотношении красного террора и праздника. В частности, обсуждение празднования первой годовщины революции в Петрограде было использовано как повод для дискуссии о характере праздника, допустимости амнистии и масштабах террора. На заседании Петроградского Совета 24 сентября Д.Б. Рязанов поднял вопрос об улучшении к празднику положения арестованных. Основной аргумент Рязанова заключался в том, что эта мера создаст эмоциональный настрой, необходимый для празднования годовщины революции: «… для того, чтобы этот праздник был проведен как праздник радости, как праздник, не омраченный ни одним пятнышком, для этого необходимо приготовить соответствующую психологическую атмосферу»[30]. Для этого, по мнению профсоюзного деятеля, необходимо было организовать работу специальной комиссии, которая могла бы установить индивидуальную ответственность арестованных и выпустить к празднику тех, чья вина не была доказана.

Выступление Рязанова вызвало резкую реакцию Г.Е. Зиновьева, который утверждал, что террор и праздник совместимы. «Кто желает делать историю, кто желает очистить наш грязный мир от буржуазии и ее прислужников, тот не может отказаться от террора, тот должен обнажить меч и тот не должен отложить его до той минуты, пока победа [не] будет обеспечена вполне»[31] — так описывал председатель Петроградского Совета значение революционного насилия. В соответствии с этой логикой террор – не только необходимое средство победы в Гражданской войне, но и инструмент борьбы с главным врагом революции – буржуазией – в мировом масштабе. Этот аргумент был частью характерной для некоторых большевиков стратегии оправдания террора: насилие революционного государства — временная мера, направленная против врагов революции – приведет к полному искоренению самого феномена насилия в будущем[32]. Сомневающиеся в необходимости подобной политики обвинялись в стремлении остановить революцию и помешать установлению нового мирового порядка. Не случайно Зиновьев описывал террор как сакральный акт, используя по отношению к нему эпитет «священный», представители ЧК характеризовались им как «святые люди», а Ф.Э. Дзержинский – как «апостол коммунизма»[33].

Возможности, которые предоставлял праздник для участия в дискуссии о значении красного террора, использовал В.И. Ленин. «Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров, — нет. Этим и занимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом»[34] — этими словами подвел итоги деятельности Чрезвычайной Комиссии за время революции Ленин на праздничном митинге–концерте сотрудников ВЧК 7 ноября 1918 года. Показательно, что в день праздника лидер правящей партии счел необходимым выступить перед такой аудитории, продуманный выбор времени и места для важного заявления придавал ему особое значение. После праздничной речи лидера большевиков количество критических по отношению к ВЧК публикаций в прессе сократилось[35]. Дискуссия о терроре, между тем, имела последствия: в ходе празднования была организована и проведена одна их первых в советской истории полномасштабных амнистий[36].

Рассмотрев важные элементы празднования первой годовщины Октября, можно сделать несколько выводов.

Можно говорить о том, что большевики и их союзники, заявляющие о себе как о борцах с традицией, были вынуждены в первые годы своей власти и опираться на некоторые ее элементы. Некоторые из этих элементов формировались столетиями (это, в частности, касается обряда сожжений чучел), иные были частью субкультуры революционного подполья, получившей фактически государственный статус после февраля 1917 года[37]. Это подтверждает мнение некоторых современных исследователей о том, что советскую культуру межвоенных лет можно описать не только и не столько как момент разрыва со старыми культурными формами, но и как гибрид старого и нового[38]. Процесс формирования советской праздничной традиции находился под влиянием отчасти целеустремленной, отчасти – стихийной политики по включению некоторых важных составных частей предшествующих праздничных традиций в формирующийся советский праздничный канон.

Звуковые и цветовые эффекты, использование специфической риторики и символики, особая организация пространства, акции государственного попечения должны были оказать сильное эмоциональное воздействие на участников торжеств в момент тяжелейшего кризиса. В этом отношении празднования годовщин революции могут быть описаны в качестве одной из техник воспитания чувств[39]. В особой атмосфере праздника отчетливо проявились важнейшие элементы советской политической культуры: образы врагов и вождей революции, сакрализация образа Октября. Для особого сознания и особой системы ценностей, формирующихся в «эпоху войн и революций», было характерно сакральное отношение к революции, борьба за идеалы Октября описывалась разными людьми как священная борьба. Не случайно современные исследователи сравнивают Гражданскую войну со средневековыми битвами за веру[40], а сторонников революции – с анабаптистской ересью[41]. Представляется, что эту особенность раннесоветской политической культуры – квазирелигиозное напряжение политических конфликтов – необходимо учитывать при характеристике культурного фона революционной эпохи.

[1] Hunt L. Politics, Culture, and Class in the French Revolution. University of California Press: Berkeley; Los Angeles, 1984. P. 10.

[2] Обзор некоторых работ сторонников этого подхода содержится в статье: Журавлев В.В. Понятие «политическая культура» в современных исследованиях по истории революции и гражданской войны в России // Власть и общество в Сибири в XX веке. Новосибирск, 2015. С. 17-31.

[3] [Записка, направленная патриархом Тихоном] в Московский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов // Центральный государственный архив Московской области. Ф. 66. Д. 814. Л. 12.

[4] Орешников А.В. Дневник. 1915-1933: в 2-х кн. / Сост. П.Г. Гайдуков, Н.Л. Зубова, М.В. Катагощина, Н.Б. Стрижова, А.Г. Юшко; отв.ред. П.Г. Гайдуков. М.: Наука, 2010. С. 180.

[5] Малышева С.Ю. Российский провинциальный город 1920-х годов: визуализация «советскости» / Малышева С.Ю., Сальникова А.А. // Визуальная антропология: городские карты памяти. — М., 2009. — С. 125.

[6] По городам // Беднота. 1918. 23 ноября.

[7] Накануне праздника // Правда. 1918. 9 ноября.

[8] Доклад о праздновании Октябрьской годовщины по сведениям, полученным в осведомительном отделе Московского окружного комиссариата по военным делам с разных мест округа // Государственный архив Российской Федерации. Ф. 1235. Оп. 79. Д. 66. Л. 1.

[9] Бюсты и портреты вождей пролетариата // Красная газета. 1918. 30 октября.

[10] Празднование годовщины революции в Петрозаводске // Олонецкая беднота. 1918. 20 ноября.

[11] [Резолюция красноармейцев 17 инженерного отряда] // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 1. Оп. 1 Д. 248. Л. 81.

[12] Рачков А. К Октябрьской годовщине // Известия Олонецкого Губернского Исполнительного Комитета Советов крестьянских, рабочих и красноармейских депутатов. 1918. 25 октября.

[13] Заседание Петроградского Совета рабоч[е]-крест[ьянских]и красноар[мейских]. Деп[утатов]. 1 ноября 1918 года // ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 14. Л. 65(об).

[14] ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 93. Д. 10. Л. 12; ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 5. Д. 19. Л. 37.

[15] Готье Ю.В. Мои заметки. М., 1997. С. 194.

[16] Программа празднования Отдела народного образования при Олонецком губсовдепе // Национальный архив Республики Карелия. Ф. 2. Оп. 1. Д. 15/179. Л. 76.

[17]Ивнев Рюрик Октябрь // Известия. 1918. 6 ноября; Славатинский А.С. Первому среди равных Северной Коммуны, товарищу Г. Зиновьеву. 25 окт. 1917 г. – 25 окт. 1918 г. // Великая Годовщина пролетарской революции. Пг., 1918. С. 8.

[18] Geldern J., von. Bolshevik Festivals. Berkeley; Los Angeles; London, 1993. P. 95.

[19] [Протокол заседания Губернского Исполнительного Комитета 4 октября 1918 г.] // НА РК. Ф. Р-28. Оп. 1. Д. 19/141. Л. 199.

[20] Т.С. Кондратьева пишет о советской системе распределения как о результате организации власти, «практикующей опеку и легитимирующей себя за счет кормленческой функции»: Кондратьева Т.С. Кормить и править: О власти в России XVI-XX вв. М.: РОССПЭН, 2009. С. 157.

[21] Процессии Рабочих Красной Армии // Вечерние известия Московского Совета. 1918. 8 ноября.

[22] Празднование годовщины Революции в Петрозаводске // Олонецкая беднота. 1918. 20 ноября.

[23] Лапин В.В. Трехсотлетие Дома Романовых и военные юбилеи начала ХХ века // 400-летие дома Романовых: политика памяти и монархическая идея, 1613-2013. СПб: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2016. С. 164-181.

[24] Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербург. Ф. 63. Оп. 1. Д. 62. Л. 50.

[25] ГА РФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 468. Л. 25.

[26] Там же. Л. 102.

[27] Телеграмма предсовдепа [Л.Б.] Каменеву // ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 3. Д. 814. Л. 5.

[28] Там же.

[29] См. подробнее: Годунов К.В. Образы врагов революции в праздновании годовщин Октября: сожжение изображений противников (1918-1920 гг.) // Вестник Пермского университета (серия «История»). 2015. № 2. С. 104-112.

[30] Заседание Петроградского Совета 24 сентября [1918 года] // ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 10. Л. 3.

[31] Там же.

[32] Ryan J. The Sacralization of Violence: Bolshevik Justifications for Violence and Terror during the Civil War // Slavic Review. 2015 (Winter). No. 4. P. 822.

[33] Расширенное заседание Петроградского Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов // Северная коммуна. 1918. 25 сентября.

[34] Ленин В.И. Речь на митинге-концерте сотрудников Всероссийской Чрезвычайной Комиссии 7 ноября 1918 г. // В.И. Ленин. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 174.

[35] Новоселов Д.С. Кризис ВЧК в конце 1918 – начале 1919 годов // Отечественная история. 2005. № 6. С. 70.

[36] Карр Э. История Советской России. Большевистская революция. Кн. 1. Тт.1, 2. 1917-1923. М., 1990. С. 147.

[37] Тезис о том, что левым силам удалось навязать свой политический язык, символику и ритуалы иным политическим силам, обоснован в работе: Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры российской революции 1917 года. СПб.: Лики России, 2012.

[38] Исследуя особенности религиозного мышления в ранний советский период, К. Петрон приходит к выводу: «Советский случай укрепляет аргументы европейских историков о непрерывности, лежащей в основе даже самых интенсивных преобразований, и демонстрирует сложное взаимодействие традиционного с современным в межвоенный период»: Petrone K. The Great War in Russian Memory. Bloomington and Indianapolis, 2011. P. 74.

[39] На перспективность изучения памяти о революции с этой точки указал Я. Плампер: Эпоха войн и революций: 1914-1922. СПб., 2017. С. 479-480.

[40] Колоницкий Б.И. Указ. соч. С. 85-86.

[41] Булдаков В.П. Кризисный ритм российской истории: к культурно-антропологическому переосмыслению // Политическая концептология: журнал метадисциплинарных исследований. 2015. № 2. С. 35.